Бумеранг Зорича - Непомнящий Тихон Алексеевич. Страница 3

«Вычитывать клетку должен какой-то другой луч, не полихроматический, а может быть, все-таки лазерный луч?»

– Не следует ли обратиться к другим спецам? – сказал Чугунов.

Тут Зорич, вздыхая, признался:

– Нет, не следует.

Зорич не хотел усиливать и без того ироническое отношение к некоторым своим замыслам: он знал, что нередко его идеи опровергались и отвергались, хотя спустя какое-то время кое-какие оказывались плодотворными, но Зоричу «плодов» никаких не приносили. Он был в таком состоянии, что скорее готов был вообще отказаться от своей идеи, чем посвятить в нее недружелюбных коллег.

Лисицкий, теребя свою мефистофельскую бородку, предложил «обмозговать это дело с ребятами из института телемеханики», которые наверняка не откажут в помощи, да и мало ли сколько еще есть знающих людей, которые искренне присоединятся к интересной научной идее…

Спустя несколько месяцев, действительно повстречавшись с многими интересными людьми, Зорич и его товарищи кое до чего докопались. Первый вариант «машинерии» в общих чертах был готов, но каждый из трех составных блоков имел недостатки в системе регулировки.

Они создали несколько вариантов настройки, один из которых был основан на лазерном луче, другой – на тепловом и магнетическом свойствах, третий – «примитивный», с подключением датчиков на разных уровнях к стволам.

Последний вариант, как ни странно, давал эффект чтения, но только некоторых клеток, без четкого изображения…

Много месяцев спустя, как зародилось это содружество, был сооружен небольшой чемоданчик, в нем спокойно укладывались все три агрегата.

Друзья решили попробовать «машинерию» в условиях лаборатории.

Они поочередно направляли луч на растения – лимонное дерево, карликовую березку, оставшиеся в лаборатории для украшения от прежних опытов и не востребованных заказчиками.

Возле растений каждый день работали коллеги Зорича.

И каково же было его удивление, когда на телеэкране предстал не очень четкий, но все же узнаваемый портрет шефа лаборатории Жужгова, разговаривающего с Ширяевым.

Изображение мерцало, гасло, съезжало – уходило в сторону, но вновь прояснялось. Это был не кинокадр и не фотография, а какой-то слепок момента, больше скульптурно-объемный, чем графически прорисованный, скорее похожий на наскальные рисунки древних.

Зорич чувствовал себя обессиленным.

Его друзья – Лисицкий и Чугунов, люди с более крепкими нервами, вели луч биолокатора по клеткам различных растений, в окружении которых стоял столик и установленный на нем прибор – «машинерия», и считывали в клетках растений все новые и новые «кадры», зафиксировавшие сотрудников лаборатории и других людей, заходивших к ним; в некоторых кадрах был и Зорич.

Он отупело смотрел на чужие и свои блеклые изображения, еще не в силах поверить: кажется, что-то вышло…

В тот вечер первого серьезного успеха друзья не ожидали, что Зорич вместо восторгов вдруг заговорит о необходимости искать новые варианты. Ведь главное-то не в том, чтобы в лаборатории увидеть изображения сослуживцев, хотя и это само по себе любопытно.

Важно все-таки проверить, действительно ли «деревья помнят Пушкина»…

Поэтому Зорич заговорил о том, что их аппарат прежде всего должен работать в так называемых полевых условиях, на автономном питании, где нельзя подключиться к электрической сети. Предстояло придумать питание «машинерии», быть может, на принципах сегнетоэлектрических кристаллов или, может быть, на кристаллах триглицинсульфата, способных генерировать ток высокого напряжения.

Безудержный полет мысли и ее заземленность – все это сочеталось в натуре Зорича, за этим было удивительное соединение мечты и знаний, опыта, трудолюбия.

IV

Умение Зорича проникать в различные стороны жизни растений, и не только на основе знаний, но все нового накопления фактов, данных других исследований, опыта, соединенных с чутьем и проницательностью истинного ученого, порой приводили его к выводам неожиданным, для коллег казавшимся скороспелыми, в лучшем случае преждевременными, и коллеги острили по поводу того, что Зорич торопится, забегает вперед. Но что он мог поделать, если ему многое становилось понятным уже в начале опытов, по первым фактам, данным, деталям. Это происходило, видимо, оттого, что он каждый раз неистово проникался задачей и всеми своими помыслами, чувствами уходил в опыт; ему даже казалось, что и без длительных наблюдений можно понять, как будет опыт протекать далее. Несколько раз высказанные подобные предложения Ширяев встретил смехом, рассказал какие-то анекдоты, но было видно, что подобные качества Зорича раздражали коллег. Люди порой завидовали тому, что для него, кроме работы, не существовало жизни.

В дни мучительных поисков – каким может быть аппарат, каким он должен быть, чтобы узнать, помнят ли деревья Пушкина, – Зоричу приходилось туго на основной работе, дававшей «хлеб насущный». Там тоже не ладились опыты по внекорневой подкормке растений новым препаратом; тема важная, заказная… а растения реагировали «неадекватно». Сколько Зорич ни бился, он не мог найти причину, что же происходит, почему задача, казавшаяся ему такой простой и легкой, не решается. Советоваться с коллегами, с шефом Зоричу не хотелось, тем более что недели три на пятиминутках у профессора Жужгова Зорича прорабатывали, цеплялись к невнятности его объяснений, туманности рассуждений. Зоричу была неприятна не сама процедура выговаривания, а пренебрежение к нему Ширяева, руководителя, в чьем подчинении находился Зорич.

– Вы фантаст, Зорич, из-за вас страдает главное дело, которым занимается лаборатория. Пусть вами займется дирекция.

Зорич никогда не оправдывался. Промолчал он и сейчас. Очень некстати была эта проработка.

Спустя несколько недель, когда результаты опытов с внекорневой подкормкой не получились и у других МНС – младших научных сотрудников (не сходились данные-предположения разработчиков об эффекте усиления внекорневой подкормки), – в этот момент взбунтовавшаяся Валери-Ка (так переиначили имя научной сотрудницы Калерии Валерьевны) высказала догадку, что, наверное, плохой материал – удобрения. И тут же решили сделать их анализ. Оказалось, что удобрения имели существенные отклонения от нормы, и в этом не были виноваты ни МНС, ни растения, а только институтские снабженцы.

Зорич, измученный месяцами работы над «машинерией», нелепостями лабораторных неурядиц, придирками Ширяева, сел и написал заявление об отпуске или увольнении, вложил его в конверт и оставил у шефа на столе.

В тот день, когда Зорич исчез из института, шефу принесли документ – государственное свидетельство о том, что профессор Жужгов и его коллега С.И.Зорич нашли новый, эффективный метод исследования механизма растений, помогающий растениям заблаговременно распознавать своих врагов – возбудителей различных болезней и интенсивно вырабатывать противоядия… Это был один из немногих случаев, когда одна из идей Зорича была не просто «подхвачена», но и он, С.И.Зорич, был включен в подобный коллективный документ и его заслуги в науке были признаны. Но самого Зорича это уже не интересовало.

Аспирант, прикомандированный к лаборатории, обнаружил в толстенных журналах опытов записи, которые вел в свои дежурства Зорич, систематически обращая внимание и на ту сторону исследований, которая не была главной в данном опыте.

На одной из еженедельных пятиминуток Зорич как-то невнятно, стесняясь, рассказал о своих наблюдениях, но эффекта это не произвело – его не поняли, и его наблюдение кануло бы в институтских архивах, если бы не приход аспиранта. Этот дотошный аспирант, просматривая старые записи в журналах, обратил внимание на четко изложенные там сведения о самозащите растений от болезней. Факты эти заинтересовали профессора Жужгова. Таким образом, профессор Жужгов оказался причастным к проблеме, открытой и в основном доказанной Зоричем. И тут же было поручено аспиранту, естественно, под руководством шефа все еще раз перепроверить; под новые факты Жужгов «подвел научную основу-фундамент». Так появилась коллективная заявка на открытие в лаборатории Жужгова.