Свидание - Аскильдсен Хьелль. Страница 2

– Хорошо живешь!

– Ты думаешь?

– Эта терраса и сад.

– Он требует много забот, а лето слишком короткое. Ты забыл, наверно, каково здесь зимой.

Чай с лимоном, сыр и печенье, визг электропилы вдалеке.

– Если б ты знала, сколько раз я проходил мимо вашей ограды и мечтал о таком же замечательном саде.

– У вас тоже хороший.

– В нем нет ни единого места, которое бы не просматривалось из дома. Я не мог уединиться ни в саду, ни в доме, только в подвале.

– Разве у тебя не было своей комнаты?

– Была, но я не осмеливался запирать дверь. У меня не должно было быть никаких секретов от них, поэтому они входили, когда хотели, без стука. Ящики моего письменного стола тоже запирались, но спрятать ключ я не смел. Не помню, чтобы мне впрямую запрещали, это само собой разумелось. Все свое я хранил в других местах. Помню, однажды я забыл на столике у кровати свой дневник, маленький такой блокнот желтого цвета, который легко прятать. Мне было лет пятнадцать-шестнадцать, и на первой странице я написал, что это мое личное, и я запрещаю кому бы то ни было прикасаться к нему. Мать не только прочла его, но и начертала карандашом поверх одной из страниц: Бог видит все.

– А из-за чего конкретно ты уехал?

– Не знаю. Уже не вспомню. Я понимаю, это звучит глупо, ведь прошло не так много времени, но я действительно не помню. Иногда я думаю, что я сбежал после того, как увидел, что отец избивает мать, но на самом деле после этого прошло много времени.

– Странно.

– Да. Я многого не помню. А про некоторые вещи я не знаю, были они или я все придумал, хотя это тоже происходило недавно. Но и то, что я помню отчетливо, мне трудно привязать ко времени: было мне тогда восемь, а может, десять или пятнадцать. Самое удивительное, что в какие-то периоды моей жизни мне из ночи в ночь снилось одно и то же, и в конце концов я стал верить, что это не сон, что так было наяву. Одно время я считал, что не получил аттестата из-за того, что не сдал письменного экзамена по-английскому, причем я не завалил его, вовсе нет, это был хороший сон, в котором я во время экзамена сидел и глядел на остальных ребят, я знал, что мне нет нужды писать тест, что он слишком легкий для меня и лучше б я пошел погулять по лесу, поэтому я встал и вышел. Как ни чудно это звучит, но долгое время, несколько месяцев, я наполовину верил, что действительно ушел с экзамена, хотя я знал правду... жаль, я не смогу объяснить...

– Я понимаю, – сказала она. И встала. – Я сейчас вернусь.

Чувство умиротворения исчезло. Я должен спросить отца, он один может сказать мне, если может и захочет.

– Мне пора.

– Так быстро?

– Я должен поговорить с отцом. Я могу тебе позвонить?

– Конечно.

Он шел быстро, чтобы решимость не остыла. Я должен сделать это, теперь или никогда, чего я боюсь, ребенком я боялся его побоев, но теперь я боюсь по старой привычке, он ничего мне не сделает, это я могу вставить ему, если захочу, он может только рассказать мне все, а правды я не боюсь.

– Габриель, это ты?

– Да.

– Уже вернулся? Хочешь кофе?

– Нет, спасибо.

Он сел за стол в маленькой гостиной. Солнце склонилось к западу и светило в северное окно, лучи упирались в портьеру.

– Я хотел спросить тебя.

– Спрашивай.

– Не чтобы ворошить старое, я спрашиваю только потому, что я, как ни странно это звучит, действительно не знаю, – почему я сбежал из дому?

– Давай не будем об этом. Забыли и забыли.

– Но я должен выяснить.

– Я пытался понять, как это могло произойти, в чем моя вина. Не думай, что я обвиняю во всем тебя одного.

– Давай не будем искать виноватых. Что ты имеешь в виду?

– Может, я слишком сильно любил тебя.

– Вот как ты на это смотришь.

– Или моя любовь была чрезмерно взыскательной.

– Ты хотел, чтоб я стал таким, как ты.

– Это обвинение?

– Я не хотел быть похожим на тебя. Если только в самом раннем детстве, не помню, но потом точно нет. Я называл тебя Авраамом.

– Авраамом?

– А себя Исааком. Сколько себя помню, я всегда боялся тебя, не только потому, что ты меня наказывал...

– Я никогда не наказывал тебя беспричинно.

– Я тоже так думал, поэтому всегда чувствовал себя виноватым и был слишком мал, чтобы отличить, где проступок, а где ощущение греховности.

– Это одно и то же.

– Нет. Почему мама чуть что краснела?

– Оставь свою мать в покое.

– Она в покое. Почему ты наказывал ее?

– Наказывал?

– Бил.

– Когда?

– Не знаю. Я видел это. Потому что она потакала мне?

– Габриель! Ты для этого приехал?

– Нет, нет! Мне не следовало приезжать.

– Тебе следовало приехать с другим настроем.

– Скажи мне, из-за чего я сбежал.

– Спроси об этом у своей совести.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сбежал не с пустыми руками.

– Я знаю.

– Твоя мать никогда не оправилась от этого потрясения.

Габриель поднялся.

– Я вижу, мы не договоримся. Ты взялся за старое, ты опять играешь на моем чувстве вины и прикрываешься Господом Богом. Значит, ты никогда не наказывал меня беспричинно? А что считать причинами? У инквизиторов тоже были веские причины! Ты переживаешь, что любил меня слишком сильно? Меряй свою любовь часами, которые я провел взаперти в чулане на чердаке!

– Ты вправду думаешь, что я наказывал тебя с легким сердцем?

– Не знаю. Но ты делал это с чистой совестью.

– Да. А вот можешь ли ты сказать так о своих поступках?

– Нет. Зато могут палачи из концлагерей. Но разве это снимает с них вину?

– Все, Габриель, хватит. Ты наговорил больше, чем я позволил бы сказать любому другому человеку. Придет день, когда ты поймешь, что поступил со мной несправедливо. Я уже старый человек и могу и не дожить до этого, но однажды ты осознаешь...

– Замолчи!

– Имею я право сказать в своем собственном доме!

– Тогда дождись, пока я уйду!

Коридор, лестница наверх, меня трясет, хорошо, хоть я высказал ему все, его жалеть, еще чего, впредь я избавлю его от своего присутствия, куда чемодан запропастился, он меня не поборол, это точно, хотя что значит победа, в конце концов все мы терпим поражение, временные победы суть отсроченные поражения, но я-то приехал сюда не танцевать на костях, раз в жизни я хотел сдаться на милость победителя, на место ничего не повешу, это будет мой последний привет, БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ среди хлама – как раз то, что нужно, это было недолгое свидание, если только он сейчас сам... лестница вниз, но я не могу уйти не простившись, из страха?.. нет, не хочу, чтоб было похоже на бегство, пусть будет нормальное прощание, зайти или постучаться? – постучусь, я не дома больше, отец не отвечает, зайду, он должен был услышать, если только не в саду.

Отворил дверь. Отец сидел на стуле с высокой спинкой и смотрел на него.

– Я пришел проститься.

– Уезжаешь?

– Да.

– Все вышло не так, как я себе представлял.

– Не так.

– Я хотел бы понять тебя.

Он не ответил.

– Я так обрадовался, когда ты написал, что едешь.

– Мне жаль, что все так кончилось.

– Действительно?

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе действительно жаль?

– Я же сказал. Я не хотел сражаться с тобой, не хотел обвинять тебя. Но ответь мне честно: если б я был тебе не сыном, а просто знакомым и ты знал бы обо мне все, что тебе известно сейчас, ты хотел бы, чтобы я приехал и жил с тобой под одной крышей?

– Это было бы совсем другое дело.

– Верно. И я бы ни за что не приехал, не будь ты мне отцом. Но разве это не доказывает, что нас связывает исключительно заведенный порядок вещей? Мы отец и сын, поэтому мы обязаны любить друг дружку, а если нет, нас начинает мучить чувство вины. Но почему? Нет ведь никаких причин считать, что в основе любви лежит генетика? От нас ведь не ждут любви к соседям или коллегам? Не знаю, понял ли ты меня.

– Вот как ты смотришь на это. Заведенный порядок вещей. Да простит Господь твои слова, Габриель. В один прекрасный день ты увидишь, как ты заблуждался.