Девушка с приветом - Нестерова Наталья Владимировна. Страница 5

Я подошла к Т-образному перекрестку Орехового бульвара и Кустанайской улицы.

Пятнадцать лет назад, когда мы переехали в этот район, на перекрестке стоял светофор, он регулировал движение немногих прохожих и редких автомобилей. Светофор давно сломали, а движение многократно увеличилось. Перекресток превратился в аварийный плацдарм: здесь часто сталкивались машины друг с другом и с пешеходами. О том, что некоторые аварии заканчивались печально, говорили похоронные веночки на фонарном столбе.

Я стояла на перекрестке и крутила головой — надо было рассчитать и предугадать движение автомобилей по трем направлениям. Многие водители не находили нужным включать сигналы поворота. На противоположной стороне теми же расчетами занимался мужчина с собакой на поводке. Что-то в их облике было знакомым. Тот самый ризеншнауцер — узнала я, — едва не растерзавший меня несколько дней назад.

Машины шли сплошным потоком. Хозяин могучего пса присел на корточки, чтобы завязать шнурок на ботинке. В этот момент на перекресток, почти не снижая скорости, выскочил джип. Окна в автомобиле были открыты, из них высовывались пьяные молодые люди.

— Фас! Фас! — закричали они собаке. — Ату! Взять его! — и весело загоготали.

Ризеншнауцер бросился в сторону машины так стремительно, что хозяин, занятый ботинками, не удержал поводок, от рывка потерял равновесие и упал. Собака, волоча поводок, выскочила на дорогу. Джип уже умчался, а пес попал под «Ниву» с рогатой решеткой-бампером.

Когда в кино направо и налево убивают людей, мы спокойно наблюдаем за притворными смертями. Но если на экране страдают животные — лошади, собаки, — сердце обливается кровью, ведь они не играют, а страдают по-настоящему. А уж в реальной жизни визг раненого пса был поистине ужасен. Я онемела от собачьего воя и, окаменев, наблюдала, как бедное животное взлетело и перевернулось в воздухе, потом собака упала на тротуар и еще несколько метров ее несло по инерции.

Мы, хозяин и я, подбежали к собаке одновременно. Пес дышал мелко и часто. Из распоротого брюха по черной шерсти сочилась кровь, стекала на землю, прямо в грязную лужу, в которой оказался пес.

— Рэй, Рэй! — бормотал мужчина. — Кэридо! О, дьос! [2].

И еще что-то на непонятном языке. Хозяин собаки был в полушоковом состоянии, стоял в луже на коленях, шарил дрожащими руками по голове и спине собаки, произносил иностранные слова и, похоже, собирался плакать. Размеры раны определить было трудно из-за спутавшейся, залитой кровью шерсти. Но собаку нужно было срочно перевязать, хотя бы немного остановить кровотечение.

Я присела рядом с мужчиной, протянула руку к его груди и быстро расстегнула застежку-«молнию» на куртке. Как ни был он расстроен, но моим действиям поразился, отшатнулся, так что я едва не свалилась на собаку. Успела пощупать ткань рубашки. Годится, хлопок.

— Снимайте рубашку, — велела я. — Быстро! Сейчас мы его перевяжем.

А сама стянула с шеи шарфик.

Я очень люблю красивую дорогую и модную одежду, но в силу скромных материальных возможностей люблю по большей части платонически. Одеваюсь в то, чем торгуют на барахолках у метро, и лишь изредка радую себя приобретенной в дорогом магазине мелочью — перчатками, сумочкой, бельишком.

Шарфик из натурального шелка стоил половину моей зарплаты. Теперь он будет перевязочным материалом для раненой собаки и безвозвратно пропадет.

Хозяин Рэя соображал быстро. Он снял рубашку, помог мне прижать ее к ране и прибинтовать моим замечательным шарфиком.

Моросил мелкий дождь, голые спина и грудь мужчины быстро покрылись влагой.

Они почему-то не выглядели болезненно белыми в тусклых сумерках. Очевидно, хорошо загорел летом. Мужчина подрагивал от холода, но не замечал этого.

— Одевайтесь, — сказала я. — Там, где раньше был ремонт квартир, сейчас ветеринарная клиника.

— Что? — не понял он.

— В том же здании, где парикмахерская. Сначала там была прачечная, потом какой-то кооператив, потом ремонт квартир, а сейчас открыли ветеринарную клинику. Представляете, где это?

— Нет. — Он быстро надел куртку на голое тело.

Надо умудриться жить в нашем районе и не знать, где находится единственная парикмахерская.

— Пошли, — сказала я. — Донесете его? Это метров шестьсот.

Рэй тихо заскулил, когда его поднимали, но глаз не открыл, только обнажил верхнюю челюсть и показал замечательно огромные клыки.

Мы шли по мокрым газонам, чтобы сократить путь. Грязь чавкала под ногами — то была лебединая песнь моих стареньких полусапожек. Мужчина что-то бормотал своей собаке. Вначале он нес пса на вытянутых руках — не так, как носят ребенка, а так, как несут поднос с посудой, опасаясь за ее сохранность. Потом он прижал собаку к себе, ноги у хозяина Рэя стали заплетаться.

— Сколько весит собака? Двадцать, тридцать килограммов?

— Пятьдесят три, — ответил мужчина на мой вопрос.

Ничего себе! Точно как я.

Синий крест на стеклянной вывеске ветеринарной клиники светился, но дверь была заперта. Никаких признаков жизни. Я давила на звонок и слышала, как он гремит в пустом помещении.

— Их водой сегодня залило, — услышала я голос за спиной и оглянулась.

Мимо проходила молодая мама с коляской, в которой отчаянно колотил ножками ребеночек.

— Еще днем была авария, — продолжила она. — А у вас собачка заболела? Дяденька, вы плачете?

Она обращалась к моему спутнику, который уселся на ступеньки крыльца и уткнулся лицом в собаку. Рыдает он или дрожит от холода?

— Девушка, вы не одолжите на время коляску? — попросила я. — Видите: собака под машину попала. Она полцентнера весит, а я здесь рядом живу. Я врач, хирург, заштопаю ее дома. Ребенка — на руки, собаку — на коляску, и через десять минут мы вас отпустим! Пожалуйста!

Не отвечая, молодая мамаша отвернулась и резво покатила коляску прочь.

Хозяин Рэя, услышав мои слова, поднял лицо — сухое, без слез, отрешенное и злое в синем неоновом свете ветеринарной вывески.

— Что вы сказали? Вы думаете, его можно спасти?

— Конечно, можно. Рано своего пса хороните. — Я была совершенно не уверена в том, что говорю. — Рана у него не глубокая, внутренности наверняка не задеты. В противном случае кишки бы вывалились на асфальт.

Похоже, я составлю хорошую компанию Октябрьскому или даже посоревнуюсь с ним в цинизме. На самом деле мне хотелось пожалеть собаку, погладить ее мохнатую голову, сказать слова утешения хозяину. Но я достаточно видела мужчин, которые предобморочно зеленеют при виде шприца и стискивают зубы под рентгеновским аппаратом.

— Дьявол! — выругался мужчина. — У меня как будто отнялись ноги.

— Голубчик, либо вы будете жалеть себя, либо свою собаку.

— Рэй в моей жизни настоящей самое существо дорогое.

У него была странная манера говорить.

Чтобы его понять, мне пришлось мысленно переставить слова местами: «Рэй в моей настоящей жизни самое дорогое существо».

— Надеюсь, в прошлой жизни вы питали слабость и к людям.

— Вы совершенно правы.

— Я права в том, что нам надо двигаться. Возьмите себя в руки! Вернее — в ноги. Ваша собака меня раздела.

— Что?

Я сняла пальто и постелила его на крыльцо:

— Кладите сюда собаку.

— Одну минуточку, сейчас.

Он устремил взгляд куда-то в пространство, сделал три глубоких вдоха и движение головой, будто выныривал из воды.

— Готов. — Он легко поднял собаку, шепнул ей что-то и уложил на «носилки».

Я никогда не видела, чтобы человек так быстро собирал волю в кулак, концентрировался и преображался. Только что был раздавлен горем, растерян и подавлен, а теперь полностью владел собой. У него и взгляд изменился: вместо затравленного — решительный и острый. Он посмотрел на меня, оценивая, гожусь ли я в лекари «существу дорогому самому».

— Берите за полы, а не за рукава, — приказала я, клацая зубами от холода.