Убийство в состоянии аффекта - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 31

Как я уже говорил вам в прошлый раз, никаких особых последствий для Мелентьева его разоблачение не имело. Следствие установило, что он был одним из самых крупных поставщиков товаров для ленинградских спекулянтов. Однако ничего более серьезного установить не удалось. Хотя, как мне кажется, и этого должно было быть вполне достаточно для офицера, имеющего доступ к секретной информации.

Но кому-то не хотелось раздувать скандал, и дело замяли. Возможно, была какая-то другая причина, я не могу сказать.

Я проработал в штабе Ленинградского округа еще несколько лет. Иногда выполнял некоторые поручения не вполне по профилю нашего учреждения. Переводил тексты иностранных радиостанций, занимался анализом прессы, один раз даже выступил в качестве переводчика при допросе человека, задержанного по подозрению в шпионаже.

Лицо этого человека я запомнил навсегда. Он сидел, подобрав ноги, на табурете в контейнере, приспособленном под дежурку портового сторожа, как птица на жердочке, и смотрел на нас испуганными глазами через стекла очков. Он все твердил, что будет разговаривать только в присутствии консула. Была глубокая ночь. Мне и еще двум офицерам, находящимся в дежурке, очень хотелось спать. Они не слишком скрывали свое раздражение, бросая на шпиона почти людоедские взгляды и молотя по железным ребрам контейнера кулаками. И вдруг американец произнес фразу, смысл которой до меня дошел не сразу, я привык уже к бесконечным повторениям требования о встрече с консулом.

– Повторите, пожалуйста, – сказал я.

– Скажите, пожалуйста, этим людям, что у меня больная печень, – повторил он, стараясь говорить медленно и внятно.

Я выполнил его просьбу, не понимая, что он имеет в виду. Зато один из офицеров, видимо, сразу сообразил, в чем дело. Он подмигнул своему напарнику и сказал, потирая руки:

– Спросите у господина Адамса, хорошо ли обстоят у него дела с почками.

Я спросил, все еще не понимая, в чем дело. И тут, увидев, как он сжался на табурете и слезы едва не выступили на его глазах, я понял смысл его слов и ощутил степень страха человека, попавшего в руки врагов.

Для мистера Адамса все закончилось банальной высылкой из страны. А для меня с тех пор началась другая жизнь. Я стал работать, выполняя индивидуальные задания. Подчинялся только начальнику отдела, словом, постепенно переходил в другое ведомство. А скоро и официально был уведомлен о том, что переведен в штат Службы внешней разведки.

Правда, для меня мало что изменилось. Я по-прежнему работал в штабе округа, вот только командир при общении с глазу на глаз стал говорить со мной как с равным. Таким образом, сам того не желая, я едва ли не повторил путь своего отца.

В восьмидесятом, олимпийском, году меня вызвал к себе начальник отдела.

– Капитан Коробков, вы направляетесь для работы в сердце мирового империализма – Соединенные Штаты Америки. – Зотов засмеялся. – Присаживайся, Володя, выпьем.

– Я же не пью, Александр Федорович.

– Ну за такое-то дело грех не выпить! Кто знает, может и не увидимся больше никогда. – Он достал из стола бутылку водки и рюмки. Приказал адъютанту принести из буфета горячей закуски.

– Так это что, серьезно? – спросил я, хмелея от первой рюмки.

– Абсолютно. Едешь ты, конечно, легально. Будешь работать в военном представительстве. Но сам понимаешь, как у них, так и у нас, «чистых» дипломатов – раз-два и обчелся. До тех пор, пока не засекут. Так-то вот, Штирлиц...

И он налил еще по одной...

В тот вечер я в первый раз напился до бесчувствия. А уже через неделю летел в аэрофлотовском «Ил-62» через океан.

Гражданский костюм с иголочки сидел на мне несколько непривычно, но в общем полет прошел нормально.

Развлекал меня сидевший рядом французский коммивояжер, который постоянно рассказывал смешные истории из своей беспокойной жизни. Правда, меня несколько настораживал его повышенный интерес к тому, чем я занимаюсь, но я пару раз отшутился, и он вроде бы оставил эту тему.

Когда мы уже подлетали к аэропорту Вашингтона, речь зашла о чем-то, касающемся дисциплины. Мы спорили и, как бы в запале, он воскликнул:

– Но вы как человек военный должны это понимать!

Я внутренне напрягся и, рассмеявшись, спросил:

– С чего вы взяли, что я имею отношение к армии?

– Вы держите себя не как гражданский человек. – Он показал смешным жестом, как прямо я себя держу.

– Это спорт, – похлопал я его по плечу. – Занимайтесь спортом, и у вас будет такая же выправка, мсье Луазо.

Он недоверчиво покачал головой и продолжил свои бесконечные рассказы.

В аэропорту меня встретили, и я с легким сердцем расстался со словоохотливым и излишне наблюдательным французом.

Была ночь. Сквозь плотные шторы на окнах посольской машины я ничего толком не увидел. Меня поразила только скорость, с которой мы неслись к городу, и укачивающая мягкость хода автомобиля. У нас на такой скорости душа бы с телом рассталась. Когда въехали в город, скорость немного снизилась. Но через лобовое стекло все равно мало что увидишь, тем более когда сидишь зажатый в угол молчаливыми коллегами. Но в конце концов, подумал я, не на один же день я сюда прилетел. Насмотрюсь еще на их столицу...

И как в воду глядел. Когда мы въехали во двор посольства, машину встречал молодой улыбчивый офицер.

– Вас ждет полковник Баранов, – сказал он, пожимая мне руку.

Я посмотрел на часы, пытаясь сообразить, который теперь час по местному времени.

– Сейчас двенадцать часов тридцать две минуты, – сказал мой провожатый. На ходу переводя стрелки, я вслед за ним вошел в здание посольства, все окна которого были темными.

Однако внутри здания, несмотря на поздний час, кипела жизнь. Ходили военные и штатские люди. Звенели телефоны, стучали печатные машинки. Позже я привык к такому «полуночничанью», которое было связано с разницей во времени между Москвой и Вашингтоном.

Мы поднялись на второй этаж. Здесь было поспокойнее, но работа и тут шла вовсю. Мой провожатый постучал и, немного подождав, открыл дверь, на которой не было ни таблички, ни номера.

В небольшом кабинете за массивным столом тяжелого чиновного стиля сидел седоватый поджарый мужчина, примерно лет на пять старше меня. Он был одет в белую рубашку с коротким рукавом и легкие бежевые брюки.

– Проходите. Здравствуйте. Как долетели? Не жарко вам? – быстро заговорил полковник Баранов.

Я был слегка сбит с толку таким градом вопросов и немного замешкался.

– Здравия желаю. Хорошо. Немного жарко, – я ответил на вопросы в порядке их поступления.

Баранов засмеялся, при этом глаза его превратились в щелочки.

– Покажите капитану его комнату. Переоденьтесь и возвращайтесь.

С тем же молодым человеком мы прошли в жилой корпус. Он вручил мне ключи от комнаты, а сам остался стоять снаружи, чтобы проводить меня, когда я переоденусь и выйду.

Через двадцать минут я сидел в кабинете полковника, и вентилятор, развернутый в мою сторону, гнал волну воздуха на лицо.

– Ну что, Владимир Дмитриевич, выспались в самолете? Сможете ночку поработать? – Он провел ладонью по крышке стола, словно стирая пыль.

– Честно говоря, поспать не удалось. Сосед говорливый попался.

– Ну да, ну да, – заулыбался Баранов. Что-то просто по-китайски вежливое и лукавое было в его улыбке. – Однако ж поработать придется, мы рассчитывали на вас.

– Хорошо. Я готов. Говорите, что делать. – Я невольно перенял манеру Баранова говорить короткими фразами.

– В аналитическом отделе получите периодику за последние полгода. Сделаете выписки из выступлений американских политиков и военных. Вот список. – Он продвинул по столу листок с напечатанным десятком фамилий. – Занимались такой работой?

– Немного. – Я просматривал список. Некоторые фамилии были знакомы.

– Это большая и очень срочная работа. Приступайте сейчас же.

– Есть. – Я встал и вышел из кабинета.

Что было срочного в таком деле, интересно? Но приказ есть приказ. Журналы и газеты для меня уже были подготовлены, и тут я вспомнил, что не спросил о направлении работы. А ее оказалось очень много. Баранов был прав. Два стола было завалено всякого рода печатной продукцией – популярными цветными журналами и серьезными деловыми газетами. Я корпел над ними трое суток напролет. Встречаясь со мной в столовой или коридорах, Баранов вежливо улыбался и кивал, будто не замечая моего помятого лица и воспаленных от бессонницы глаз. Через три дня полковник вызвал меня к себе с докладом. У меня к тому времени все было готово, и я, приведя себя в порядок, через полчаса стучал в дверь уже знакомого мне кабинета.