Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 7

– Конечно, конечно… дождемся результатов комиссии, дождемся промеморийки военной прокуратуры, дождемся, когда рак на горе свистнет, а там уж…

– Да что ты иронизируешь все, я правда не понимаю, – стал раздражаться Турецкий. – Это же не мой профиль. Что я могу там сделать – без специальных знаний, расследуя дело, в котором главным виновником всего вернее окажутся силы судьбы? И сколько бы там народу ни погибло, дело техническое. Отправь туда кого-нибудь, знаешь… Все-таки с моей квалификацией…

Меркулов, поняв, что своими подколками раздражил сонного Турецкого, вздохнул и посмотрел на свои белые, холеные руки.

– Значит, так, слушай. Этот «Антей» вез на продажу в Индию два истребителя. Не старое барахло, а новейшие, «Су-37», в какую цену – сказать страшно. Дороже они могут быть, только если им на фюзеляже перламутровую инкрустацию сделать, и то ненамного ценнее станет. Так вот наши продали эти вещицы в Индию – это, как ты понимаешь, пресса осветила слабо. Совершенно случайно – мы все в это верим – самолет не пролетает и пары километров и разбивается в пыль. Наше народное достояние – истребители и «Антей» превращаются в металлолом, погребая под собой всю интересующуюся хоккеем часть населения Новогорска, завод получает страховку, вдовы и сироты – компенсацию за понесенный ущерб, Индия – наши извинения, все, с понятными оговорками, довольны, но чудится мне, должен быть в этой мешанине кто-то, кто доволен больше всех, даже так скажем, больше всех, вместе взятых. И вот мне бы и хотелось выяснить, чудится или на самом деле. Кто доволен? Кто будет смеяться последним? Индус? Не знаю, пакистанец? Наш? А если наш – то откуда, из Новогорска или Москвы? Конечно, ты прав, быть может, тут действовали силы судьбы, рок, так сказать. Тогда разведем руками – все, в конце концов, под Богом ходим. Но верь мне, трагедия умерла вместе с Древней Грецией. В наш век люди гибнут из-за денег.

Меркулов замолчал и поднес к губам чашку с кофе. Напиток уже остыл, и, по всему судя, Меркулову вовсе не хотелось его пить. Не хотелось пить и Турецкому. Он взял чашку за ручку и медленно стал вращать ее вокруг оси. Чашка издала мелодичный тихий звон, царапаясь о блюдечко.

– Ну что же, – сказал Турецкий наконец, – если я скажу, что в восторге от твоего предложения, то явно погорячусь.

– А ты не горячись, подумай. Я же не навязываю тебе его, а пытаюсь заинтересовать. Я же понимаю, уже такой возраст близится, когда все становится скучно. Вот я, как друг, о тебе и беспокоюсь, ищу тебе работку поинтересней.

– А, так это ты по дружбе… – с теплой иронией сказал Турецкий, – ты извини, это поначалу в глаза не бросилось.

– Конечно, по дружбе, – засмеялся Меркулов. Он перегнулся через столик к Александру: – Это еще неизвестно, погладят ли меня по головке, что я тебя туда отправляю. Ты, конечно, наша гордость, национальное в некотором смысле достояние, к тому же в законном отпуске, но уж больно ты зорок. Там, где другие найдут то, что требуется, ты сыщешь много лишнего. Вот это лишнее меня и интересует. Знаешь, наши бонзы предпочтут бриться тупыми бритвами, лишь бы не порезаться. А ты – бритва острая.

Меркулов улыбнулся. Он смотрел на погрустневшего Турецкого, дружбой с которым втайне гордился, и понимал, что того надо приободрить. Все-таки этот супермен, лучший из российских следователей по особо важным делам, предмет поклонения полиции Европы и США (где наши таланты отроду ценили больше, чем на родине), был в чем-то ребенком. Меркулов понимал, что Турецкий уже давно согласился в душе с его предложениями, но оставалось еще немного, чтобы окончательно убедить его.

– И потом, понимаешь, – Меркулов отодвинул чашку, уже явно охладев к кофе, – это я тебя прошу. Это моя личная просьба. У меня не так много друзей, к кому я могу обратиться.

Долг дружбы был священ для Турецкого. «Ты или никто», – говорил ему сейчас Меркулов.

– Эх, что бы не стать мне на уголовную стезю… – проворчал Турецкий. – Сидел бы сейчас тихонечко в Бутырке, общался бы со всякой публикой без затей – жулики, бандиты, головорезы… И заметь, никого не выдергивают по прежнему месту «службы». Отдыхать так отдыхать – на полную катушку. А здесь черт-те что – самолеты, трупов насыпано, как в Апокалипсисе.

– Да ладно тебе, не ворчи, – засмеялся Меркулов. – Ты бы из своего отпуска через недельку и сам сбежал от скуки. Ты вообще когда-нибудь отпуск догуливал до конца?

– Я на этот раз решил твердо, – уклонился от прямого ответа Александр.

– Вот. А давеча Чирка взяли…

– Чирка взяли?! – оживился Турецкий. – Вот тебе и на… Я думал, этот вообще вечный.

– И на старуху бывает проруха. Попался на ерунде – пионеры застукали. Зарезал кого-то из своих дружков – тот еще не успел Господу ответ дать, а наш Грязнов уже ведет Чиркова под белы рученьки.

– Грязнов брал? – Александр все больше оживлялся, слыша знакомые фамилии. – Вот молодец!

Турецкий улыбался, представляя себе грузного Грязнова – циника и добряка, – который берет бандита.

– Ладно, пойдем, – тронул его за локоть Меркулов. – Наше свидание затягивается, как я понимаю. Надо бы тогда нам в контору зайти, я тебе передам кое-какие документы. Билет на тебя заказан, сегодня в семь будешь в Домодедове…

– Как – сегодня в семь?…

– Ну послушай, – примирительно сказал Меркулов, – я же все-таки не первый год тебя знаю. Мог ли я предположить, что ты откажешься?

– Ох, Костя, ты из меня веревки вьешь…

Они встали и пошли от столика, оставив две невыпитые чашки кофе и щедрые чаевые. Официантка, привычно скоро принимая чашки на поднос и деньги в карман передника, еще слышала удаляющуюся фразу:

– А завтра с утречка ты уже будешь в Новогорске…

Дальше было уже неразборчиво, да и не больно ее интересовало.

Глава 6. ТРЯПКА

А Валентин Дмитриевич Сабашов только что вышел из отпуска. Если у Турецкого отпуск зимой был личной причудой, неким показателем его ценности и даже уникальности – вот, дескать, захочу и уйду в отпуск посреди самого напряженного рабочего времени, – то у Сабашова все было как раз с точностью до наоборот. Он не сам уходил в отпуск, его отправляли. И не потому, что Валентин Дмитриевич был плохим работником, нет, двадцать пять лет на службе в городской прокуратуре были примером безупречного служения духу и букве закона. Просто Сабашов был человеком безотказным, настолько безотказным и безропотным, что жена, дочь и особенно сестра жены считали в полном праве называть его прямо – тряпка. Это прозвище, слава богу, в прокуратуру не попало, но суть его была и там хорошо известна. Вот даже, например, дело о гибели «Антея», которое взбудоражило весь город, поручили не ему, а молоденькому Сюгину, который то и дело звонил: Валя, помоги, Валя, расскажи… Но Сабашов и на это не обижался.

Месячное свое конституционное право Сабашов тоже отгулял не полностью, его то и дело дергали по служебным делам, хотя никто и не подумал вычитать из отпуска эти вполне рабочие дни. Собственно, беззаботно гулял Сабашов всего, может быть, неделю. Успел на три дня смотаться в тайгу, походить на лыжах. Взял с собой ружьишко, но стрелять не стал, он не любил охоту, оставлял это кровавое дело президентам и промысловикам. Просто погулял, подышал воздухом, поглядел на природу, подумал о жизни, романтически полюбовался звездами, не помышляя их хватать с неба, и даже тихонько помурлыкал себе под нос (чтобы медведи не слышали, что ли?) несколько бардовских песен шестидесятнической вольности.

Сам Валентин Дмитриевич был не из этих мест, а вовсе даже с юга, из самой Ялты. Все в Сибири было ему чужим, но он, вот есть такие натуры, всеми силами старался это чужое сделать родным, поэтому часто простужался, обмораживал нос и уши, впрочем, никогда из-за таких пустяков не пропуская работу.

Городской прокурор тоже позвонил Сабашову утром. Валентин Дмитриевич уже встал, правда, собирался на работу, но столь ранний звонок и его сердце заставил противно заныть.