Выбор оружия - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 21

– Спросить у горничной или дежурной по этажу, вернули или нет Никитину пиджак, он его отдавал в химчистку. Если вернули – осмотреть все швы, все складки. Если ничего нет, расспросить в химчистке, не было ли в пиджаке какой-нибудь булавки.

– Тоже «жук»? – догадался Денис.

– Да. Есть еще новости?

– Пока нет. А у вас, как я понимаю, навалом.

– Кое-что есть. Буду примерно через час, обсудим.

Турецкий вышел из будки таксофона и сразу понял, что насчет «буду примерно через час» он, пожалуй, погорячился: возле стекляшки автомата стояло человек пять таксистов с угрюмыми лицами, а в центре полукольца – невысокий плотный малый с золотой цепью на шее. Из-за пояса джинсов у него торчала рукоять пистолета Макарова.

«Это и есть Качок», – понял Турецкий.

– Слышь, мужик, ты, говорят, хорошо в дизелях разбираешься?

– Это лучший комплимент, который я когда-нибудь слышал, – любезно ответил Турецкий и швырнул вверх журнал «Коммерсантъ».

Таксисты и Качок от неожиданности задрали головы. Этой секунды Турецкому хватило, чтобы выдернуть из-за пояса Качка пистолет, передернуть затвор и уткнуть ствол в живот химкинского бригадира.

«Коммерсантъ», растрепав страницы, шлепнулся на пыльный асфальт. Хороший журнал. Содержательный. Полезный во всех отношениях.

– Ты чего?! – ошалело спросил Качок.

– Шевельнешься – дырку в пупе получишь, – предупредил Турецкий. – Улыбайся, а то люди подумают, что мы тут чего-то не поделили. – И сам с улыбкой обратился к оторопевшим таксистам: – Валите отсюда. А ты, – кивнул он одному, – подгони свою тачку. – Заметив, что водила медлит, добавил: – Попроси его, Качок, а то меня он не слушается.

– Подгони, – хрипло приказал Качок.

– Что у тебя с голосом? Простудился? – поинтересовался Турецкий. – Пиво слишком холодное пьешь? В такую жару пиво со льда – верная простуда, по себе знаю. Повернись! А теперь садись в машину, на переднее сиденье. Спокойно садись, не торопясь, без лишних движений. А я сзади сяду. Вот так, молодец. – Турецкий захлопнул дверцу и приказал водителю: – Поехали!

– Куда?

– В Москву.

При выезде с пандуса Турецкий приветливо помахал гаишнику.

– Эй, ты, куда мы едем? – спросил пришедший в себя Качок.

– Я привык, чтобы ко мне обращались на «вы», – заметил Турецкий. – Повтори свой вопрос. Только начни так: «скажите, пожалуйста»… Ну?

– Куда мы едем? – повторил Качок.

– А дальше?

– Это… скажите, пожалуйста.

– На такой вежливый вопрос грех не ответить. Куда надо, туда и едем.

– Ты что?…

– «Вы».

– Вы что – отмороженный?

– Прекрасно звучит, – одобрил Турецкий. – Вот именно, отмороженный. Прямо из холодильника. Как твое пиво. Остановись! – кивнул Турецкий водителю, когда «Волга» поравнялась с тем местом, где «КамАЗ» столкнулся с «восьмеркой» Очкарика. Изуродованная машина была давно увезена, но на асфальте остались россыпь лобового стекла и ржавые пятна крови. – А теперь пойди погуляй, нам с Качком кое о чем потолковать надо. Далеко не уходи, скоро дальше поедем.

Таксист вышел.

– Ну что, Качок, узнаёшь это место?

– Чего я должен узнавать?

– Семь дней назад, в два десять ночи, на этом месте Гусак на «КамАЗе» убил Очкарика.

– А я при чем? Эй, ты… вы… вы что, не знаете, кто я?

– Это ты не знаешь, кто я, – поправил Турецкий. – И может быть, никогда не узнаешь. Сколько баксов ты передал Очкарику в тот день вечером в служебном туалете?

– Не знаю я никакого Очкарика.

– Давай договоримся, Качок… Как тебя звать-то? А-то как-то неудобно – Качок.

– Ну Иван.

– Давай договоримся, Ваня. Либо ты утолишь мою любознательность и мы вместе поедем дальше, либо дальше я поеду один. А ты больше никуда не поедешь. Нет, все-таки поедешь. В последний раз – на кладбище.

– Ладно дуру-то гнать. Не замочишь. Водила свидетель. И нас мент видел, когда мы уезжали, сам же… сами же ему помахали.

– Правильно. Инспектор ГАИ видел, как ты меня увез. Ты меня, а не я тебя, понял? А водила… Видишь ли, похитители – ты и водила – допустили оплошность, мне удалось завладеть твоим пистолетом, и я вынужден был пристрелить вас обоих. Действуя в пределах необходимой обороны.

– Таксисты видели, как ты забрал мою пушку.

– И по-твоему, они тут же побегут заявлять? А теперь быстро: сколько баксов ты передал Очкарику?

Качок молчал.

Турецкий поднес к его уху пистолет и выстрелил в открытое окно. И тут же ткнул стволом в нос Качка.

– Ну?

– Пятьсот.

– Когда ты должен был передать остальные пятьсот?

– Ночью. В два тридцать.

– Где?

– На пересечении Ленинградки и кольцевой.

– За что?

Таксист, услышав выстрел, кинулся со всех ног в сторону Москвы, как вспугнутый заяц.

– Вот и свидетеля у нас нет, – прокомментировал Турецкий. – За что? Молчишь? Что ж, ты сделал свой выбор.

Он шевельнул пальцем, лежащим на спусковом крючке.

– Стой! Скажу! Он должен был сунуть какую-то булавку одному фраеру.

– Кому?

– Не знаю. Никитину. Больше ничего не знаю. Он должен был прилететь из Франкфурта.

– Кто передал ему булавку.

– Я.

– От кого ты ее получил?

– Мочи! Что так мне хана, что так. Лучше так.

– Снимаю вопрос. Кто тебе приказал вторую половину баксов отдать не сразу, а ночью?

– Мочи, падла! Хватит меня колоть! Не расколюсь, понял?

– Значит, один и тот же человек, – заключил Турецкий. – И этот человек – Бурбон. Правильно?

– Сука! – взвыл Качок. – Мочи! Что ты мне душу выворачиваешь?!

– Успокойся, Ваня. Молодец. Тебе в партизаны – цены бы не было. А теперь садись за руль и догони водилу. Чего ты ждешь? Поехали.

Таксиста они догнали километра через два, почти у поворота на Ленинградское шоссе. Он уже не бежал, а из последних сил трюхал по обочине, обливаясь потом.

– Финиш! – объявил Турецкий, когда Качок преградил таксисту путь его же «Волгой». – Третье место в первом заезде. А первое и второе поделили мы с Ваней. Отдышись, рысак! И берись за баранку. Едем на Лесную, двенадцать, строение шесть.

Качок помертвел.

– Откуда ты… вы… знаешь этот адрес?

– А разве не ты мне его сказал? – удивился Турецкий.