Заговор генералов - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 20
– А мне она нравится, – вдруг с грустью сказал Кашинцев. – Все понимаю… Эх, братцы, плюнуть бы!
– Так за чем же дело?! – воскликнул Турецкий.
– Дело? – усмехнулся Кашинцев. – За мной, Александр Борисович, за мной…
– Это бывает, – бодро провозгласил Грязнов. – Что же касается объекта вашего внимания, генерал, то могу с уверенностью сказать: этой девушке может противостоять только талант. Или гигант. Что, в общем, близко. Все остальное может ее просто обидеть.
– Ишь вы какие! – захохотал Кашинцев. – А условия-то ничего, стоящие! Молодцы! А ну как?…
Славка вдруг поднял сжатый кулак, потряс им над головой и сказал:
– Пусть победит сильнейший! – после чего отправился к столу.
– Шутка, – серьезно прокомментировал Турецкий.
– Ну вы – артисты! – покачал головой генерал Кашинцев.
…Бес, который в определенном возрасте настырно тычет в ребро, никак не мог успокоиться. Все эти танцы-шманцы-обжиманцы, которые затеяла именинница, определенно указывающие на то, что, несмотря ни на какие беды и горести, жизнь неостановима, были, по мнению Турецкого, не очень, мягко выражаясь, уместны. Именно сегодня и в этом доме. Но после возвращения с кухни он подумал: а что действительно будет, если он заставит всех присутствующих размышлять о смерти, о пожарах, уносящих жизни, о бренности сущего? Да после этого останется только повеситься от тоски. И прав Славка, который перестал мучиться мыслями о той самой бренности и, подхватив пухленькую визави, стал демонстрировать ей особо опасные па настоящего московского танго, которое танцевали на летних площадках в многочисленных некогда ЦПК и О. На виртуозов, помнил Турецкий, сбегались смотреть все окрестные мальчишки. И шалели, особенно когда кавалер медленно пускал свою партнершу через выставленную вперед ногу и она обтекала ее и млела, и народ ахал от вожделения. Были времена!… И надо же! Не забыл Грязнов… действительно артист…
Подсела Лиля, тяжело дыша после объятий бравого генерала. Спросила:
– Так что ты мне присоветуешь?
Можно было подумать, что она решила действовать в дальнейшем сообразно с условиями, которые должен выставить Турецкий.
– Если от меня что-то еще зависит, – нравоучительным тоном начал он, – то замечу следующее: хочешь заниматься и дальше нашей работой, просто отдайся ему и не будь мещанкой. При условии, что тебе это очень надо. А если хочешь зажить жизнью иной, не имеющей к нам отношения, плюй на все и всех и ступай замуж. Ну а надоест, ты и сама знаешь, что делать. Позвонишь – помогу, а?
– Нахал ты, Сашка, – шепнула она в самое ухо. – Не знаю, что б я делала, если бы тебя не было всегда рядом.
– Можно подумать! – фыркнул Турецкий.
– Не ври хоть себе. Что я, совсем уж ослепла, что ли?
– Ты, надо понимать, мне что-то собираешься предложить?
– Не хами, Турецкий. А то возьму вот и отдамся. На глазах у всех…
– Кому?
– Нет, ты все-таки законченный сукин сын… Не знаю, зачем ты мне постоянно снишься?
– Лилька, ты играешь с огнем. Представляешь, какой будет конфуз, если мы с тобой, не считаясь с общественным мнением, возьмем и предадимся любострастию? Кажется, этот процесс раньше называли именно так.
– Нет, ты сатана… А генерал мне, между прочим, предложение сделал. И теперь ждет. Ты – как?
– Понимаю: между прочим. На бегу, так сказать? Значит, сегодня, порыдав мне в жилетку, пардон, от одиночества, ты не выдержала и назначила-таки смотрины?
– Нет… Но…
– «Нет» – понятно, но очень смущает – «но». Чего ты все время ерзаешь? Хочешь сесть ко мне на колени? Прямо вот так – при всех?
– Сашка… Ну почему ты все знаешь наперед?! Да, хочу! И всегда хотела… Это ты сам…
– Разумеется, дорогая, – почти отеческим тоном начал остужать ее Турецкий. – Ты знаешь, я вот недавно подумал, ну, прикинул свое прошлое, попробовал заглянуть туда, вперед, и пришел к тому, что лично мне в моем возрасте, не знаю как другим, скажем, тому же Славке… О, ты только погляди! Не я буду, если он сегодня не уведет эту твою родственницу!… Извини, извини… О чем это я? А-а, да! Так вот пришел я к выводу, дорогая Лилиан, что мне самое время настало считать не подвиги, а свои любовные неудачи. Прикинул как-то ночью, в одиночестве, и, ты знаешь, так понравилось! До того смешно, что ты и не поверишь! Вот у нас с тобой, к примеру. Или еще бывало с дамами… Чудо! Вспомнить всех, кто мне не дал…
– Так это ж какой-то мазохизм, Турецкий! Тебе не стыдно?
– Конечно, стыдно, когда хотел и мог, а не вышло. Зато с какими женщинами! Так, значит, ты уже, говоришь, приняла решение? И я у тебя побоку? А ты не подумала, что мне будет очень обидно?
– Во! Наконец-то! Именно этого я и хочу!
– Садистка… Впрочем, буквально все те женщины, с которыми у меня все-таки получалось, мало чем отличались от тебя. Они брали у меня все самое дорогое – мои чувства: нежность там, страсть и прочее, то есть получали все, что хотели, а потом меня же уверяли, будто заботились исключительно о моем наслаждении, а я есть самая натуральная неблагодарная свинья. Как это тебе нравится?
– Ты считаешь, что в своих любовных безобразиях всегда оставался пострадавшей стороной?
– Ну конечно! – с жаром подхватил Турецкий. – Однажды только понадеялся на тебя – и вот… Но я и тебя понимаю. Я, как говорят в Одессе, не фасон для невесты. Исходи из этого. И – вперед, Лиля! Твое будущее рядом. Почти в кармане.
– А я уже решила. И для этого мне совсем не требовался такой твой обстоятельный комментарий. Могу пообещать только одно…
– Не надо, я уже догадался. Ты хочешь сказать, что мне будет очень горько?
– Еще как, Турецкий! – заявила Лиля.
– Я тебя понимаю, – вздохнул Саша. – Между прочим, у Грязнова, когда мы были, как ты догадываешься, молодые, имела место одна подруга. Верная ему до безумия. Не знаю даже, почему он на ней не женился. Так вот, она выходила шесть или семь раз замуж. И всякий раз – всерьез. Но! Перед каждым бракосочетанием она прибегала к Славке за последним, так сказать, благословением. И он ей никогда не отказывал.
– Нет, я, конечно, знала, в какой компании нахожусь… по вашей милости… А эту Славкину даму я не видела?
– Ну что ты! Она давно уже живет в Америке. У нее известный муж, такой… немного рыжий сын, и, кажется, она не собирается возвращаться на родину предков.
– Слушай, Турецкий, последний вопрос…
– По-моему, очень официально.
– А я и не отрицаю. Поклянись мне сейчас, что ты никогда не пожалеешь о своих словах.
– Лиля, это очень серьезно. Такой клятвы я тебе дать не могу. Это – выше сил. Больше того, держа в качестве шафера венец над вами, в церкви, разумеется, я так понимаю, что без венчания не обойдется – модно, да и… престижно, наконец, так вот, держа над одной из брачащихся голов тяжелый брачный венец, обещаю тебе не переставать думать о том, как бы я тебя в самый святой момент схватил бы за подол подвенечного платья, намотал вот эдак и… дальше пусть работает твоя собственная фантазия.
– Какой же ты гнусный негодяй, Турецкий! – напряженно рассмеялась Лиля. – Ты нарочно говоришь, чтобы я теперь все время думала об этом?
– Разве это плохо, Лиля, постоянно знать, что ты нравишься мужчинам, что каждый из них готов бежать, как говорится, задрав штаны, за комсомолкой? Ну так как, я ответил на твой последний вопрос? Если да, то нам, кажется, пора со Славкой отбывать восвояси. Во-первых, не хочу твоего генерала травмировать, поскольку он, вероятно, неплохой мужик, а во-вторых, если я немедленно не уведу Славку, он непременно трахнет вон ту твою родственницу, которая, кажется, совсем не против.
– Господи! Какие же вы грубияны! С кем я работаю! Трахнет! Ты хоть какие-нибудь другие слова-то знаешь?
– Да. Но обычно я их шепчу женщине потом, перед восходом солнца.
Лицо Лили вытянулось так, что Турецкий расхохотался. Смех – как щит. Неужели эта красивая и небесталанная, даже совсем неглупая дурища могла действительно нафантазировать себе, что ей удастся выстроить нечто вроде совместного жилища с Александром Борисовичем? Но ведь это было бы огромной и непоправимой ошибкой с ее стороны: в первую очередь он никоим боком не был готов к подвигам подобного рода.