Золотой выстрел - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 35

А вот следующий пассаж Романа Крамаренко, уже перешедшего от демонстрации «портрета лица» питерского губернатора к иным околоправительственным слухам и сплетням, удивил и даже слегка ошарашил Родиона Алексеевича. И он даже подумал: уж не ради ли этого, собственно, «выстрела» и затевалась вся воскресная передача...

Опять-таки пользуясь слухами, но доверительно сообщая их с серьезнейшим выражением на лице, телеведущий высказал чье-то ответственное соображение о том, что время очередного министра внутренних дел подошло к финишу. Им, мол, все недовольны и в Кремле, и в Белом доме, его ни в грош не ставит Государственная Дума, его кадры срослись с преступностью, на что опять-таки указывают поистине вопиющие факты уголовной хроники. Короче, по всему выходит, что дни Панкратова сочтены, а на его кресло уже рассматривается новая кандидатура. И она, по мнению телеведущего, основанному, разумеется, на тщательном анализе общественного мнения, может явиться той знаковой фигурой, из-за которой, может быть впервые, не схлестнутся в противоречиях кремлевская администрация, правительство и парламент. А фамилия этой фигуры – Латников Валентин Евгеньевич, первый заместитель Панкратова.

И тут Роман Крамаренко, привыкший выдавать собственное мнение за уже готовое решение высшей инстанции, совершил, на взгляд Родиона Алексеевича, непростительную ошибку. Он заявил с привычной безапелляционностью, что по сведениям, поступившим от его источников, на столе у президента уже лежит подписанный указ об отстранении Панкратова и назначении на его пост генерал-полковника милиции Латникова.

Знать, кому-то очень это надо было. Или же чрезвычайно хотелось. Вот и поторопились. Сам Крамаренко на этот шаг по собственной воле вряд ли бы пошел.

На последнюю новость каждый из сидящих за столом отреагировал по-своему.

Монахов многозначительно усмехнулся, но тут же спрятал свои глаза. Однако в них успело промелькнуть некое торжество. Что это могло означать, Родион Алексеевич не понял. Но невольно насторожился.

У него у самого по поводу Латникова не было твердого, сложившегося мнения. А если быть до конца честным, то оно было скорее отрицательным, нежели положительным. Возмущал уже сам факт обнародования указа при живом, как говорится, министре. А вот с Панкратовым его действительно связывали старые приятельские отношения. Однако вовсе не такие, о каких живописал телеведущий. Ну да, Панкратов всегда был не самым «удобным». Жестким, требовательным, в совершенстве владел, как говорили в прежние времена, пресловутым телефонным правом, пару раз таким вот образом действительно оказал Алексееву добрые услуги, запретив раздувать никому не нужные и неуместные скандалы вокруг средств во время избирательной кампании. Причем требования к общественности «разобраться и примерно наказать» проистекали именно от Саблина и иже с ним, вчистую проигравшего тогда губернаторскую гонку. И пользовавшегося, кстати, по абсолютно достоверным данным, запрещенными приемами по дискредитации своего конкурента. Так что тут, можно сказать, все было более-менее чисто со стороны победителя Алексеева. Однако чем же вызван столь яростный наезд на нынешнего министра? Иначе ведь, кроме как этим уголовным термином, атаку Крамаренко не назовешь...

А Юрий Львович Тютюнник, успевший добавить, отреагировал сугубо по-своему:

– Ну ребята дают!.. Да, кое-кому мало не покажется!..

Алексеев повернулся спиной к огромному экрану телевизора, демонстрируя свое откровенное нежелание смотреть дальнейшее. Монахов понял этот демарш и выключил экран. И тотчас двое тех же молодых людей укатили его в глубину большой, отделанной светлым деревом столовой.

– Ну как вам новости? – с непонятной усмешкой поинтересовался Монахов, ни к кому из гостей конкретно не обращаясь.

– Крепко мы у него в печенках сидим, – хмыкнул внезапно протрезвевший Тютюнник.

– Ты имеешь в виду Крамаренко? – не поднимая головы, спросил Алексеев.

– Да нет, – отмахнулся Юрий Львович, – его хозяина. Тот сейчас, по моим сведениям, опять на Саблина делает ставку.

– Пустое, – покачал головой Алексеев. – Дважды в одну воду не входят. А Толя так замаран скандалами с жильем и взятками, что ему бы не об этом думать.

– Зря вы его недооцениваете, – негромко заметил Монахов.

– Да по мне – что? – пожал плечами Алексеев. – Пусть пробует, если хочет. Только ничего у него, кроме очередного позора, не получится. Ну а уж мы постараемся вытащить тогда на свет все его грязное белье. А то, что он рядится в тогу добровольного изгнанника, это действительно на первых порах может на какой-то интеллигентский слой электората повлиять. Но временно. А я, – Алексеев поднял над столом сжатый кулак, – не дам ему покаяться. Он у меня сполна собственного говна накушается...

– Есть способы гораздо проще... – бросил Монахов и посмотрел на Тютюнника. – Позвольте заметить, Родион Алексеевич, что лично мне... да вот, полагаю, и Юрию Львовичу тоже... да, пожалуй, и всему нашему делу – как общему, так и частному – перемены в городе не нужны. Нам власть необходима. А все эти псевдодемократические разборки – это пусть они у себя на партийных съездах устраивают... Я вот другими сведениями владею. Если желаете...

– Из того же источника? – Алексеев с улыбкой кивнул в сторону, куда укатили телевизор. Его несколько озадачила и удивила гладкая речь «пахана».

Монахов поиграл бровями, дескать, что на это ответить, но так ничего и не сказал.

– И о чем речь? – напомнил Тютюнник.

– Речь, если желаете, скорее, не о чем, а о ком. О человеке, который у вас, гости дорогие, меньше всего вызовет опасений, а на деле является самой главной угрозой. А зовут эту вполне реальную угрозу Валентиной Сергеевной Зинченко.

– Погоди, Савел, это ты про вице-премьера, что ли? – нахмурился Тютюнник.

– Про нее, сердешную...

– И что?

– А то, говорят, что сам президент ее сюда направляет как бы своим представителем, доверенным лицом – одним словом, как в анекдоте: «Вот тебе, Адам, баба, зовут Евой, выбирай жену!» А еще есть у меня сведения, что покойный Каждан гонял в Первопрестольную не по своим финансовым делам, а для того, чтобы от имени питерцев, стало быть, договориться о едином кандидате на твой, Родион Алексеич, извини за простоту, стул. А вот этим единым кандидатом по решению президента, питерца нашего бывшего, и станет баба, которую собираются выдать замуж за наш Питер. Теперь понятно, про кого речь? Не знаю только вот, успел тот Каждан договориться или нет. Но это уж теперь и не мои проблемы.

– Проблемы, Савел, как я понимаю, остаются общими, – назидательно заметил Тютюнник, странным образом ставший абсолютно трезвым. Хотя, не отказывая себе, активно продолжал прикладываться к любимому своему «абсолюту-куранту».

– Так ведь... – усмехнулся хитро Монахов, – обсуждать-то их не по моей части. Мы только что и могём – действовать. В чем я тебе, Юрий Львович, душа сердешная, никогда не отказывал. Да вы угощайтесь, угощайтесь, гостюшки дорогие, может, еще чего подать прикажете? У нас здесь по-простому. Ешь-пей-гуляй, только дело свое не забывай.

– Спасибо, – серьезно ответил Алексеев, – в охотку закусил. Все у вас вкусно... А чего вы про Саблина-то Толю?.. Как подумаю, опять эта гонка, опять потоки лжи и грязи! Уж в чем, в чем, а в этом-то поднаторели... Ах, не хочется! – Алексеев горько и безнадежно вздохнул.

– А я и говорю, – скучным голосом заметил Монахов, – зачем это все? К тому же он сердчишком слаб. Опять же, как ты, Родион Алексеич, заметил, потоки... Волнения, значит. Всяко может случиться. Все под Богом ходим. Ему и принадлежим со всеми грехами своими...

– Так ведь Бог – он пока еще примет решение! – хмыкнул Тютюнник.

– Бог-то он Бог, да сам не будь плох. Слыхал, поди, такую присказку? А про что она? Вот то-то... Тут, правда, еще одна непредвиденная ситуация возникла. Не знаю, как отнесетесь...

– Неприятная? – поднял брови Тютюнник.

– Как поглядеть. Слыхал я, из Москвы следака прислали, это по Варавве тому. Надо понимать, местным кадрам вроде бы как уже и доверия нету? Не справляются сами?