Непрошеная повесть - Нидзё. Страница 45

— Как я заспался! — воскликнул он. — А Нидзё, наверное, убежала?

— Нет, она только что была здесь, — отвечал государь Камэяма, — спала всю ночь рядом с вами… — Я содрогнулась от страха, услышав подобную ложь, в душе уповая лишь на то, что была неповинна в этом грехе, но в этот день государь не присылал за мной.

Вечером наступил черед прежнего императора Камэямы устраивать пир. Распорядителем он назначил Кагэфусу, одного из своих придворных, вассала дома Сайондзи.

«Вчера распорядителем был Сайондзи, — шептались люди, — а сегодня всего-навсего Кагэфуса… Конечно, он выступает от имени государя, но можно ли ставить на одну доску людей столь различного положения?…» Впрочем, пир был устроен как полагалось, и вино, и закуски приличествовали случаю. Госпоже Омияин поднесли миниатюрную скалу, свернутую из ткани, и лодочку из ароматической смолы, полную душистого масла, все это покоилось на подставке с узором, изображавшим воду. Государь получил миниатюрное изголовье из благоуханного дерева в серебряном ларчике, женщины — хлопчатую вату и нитки в виде ниспадающих со скалы струй водопада, мужчины — разноцветную кожу и ткани, свернутые наподобие плодов хурмы.

— А это — для нее за то, что прислуживала нам! — указав на меня, сказал государь Камэяма распорядителю Кагэфусе, и я получила десять штук китайского атласа и десять штук шелка, от темно-лилового до бледно-сиреневого, свернутых в виде пятидесяти четырех книжечек — глав «Повести о Гэндзи»; на каждой книжке значилось название соответствующей главы… Но вчерашний пир был не в пример веселее, так что на сей раз ничего особенно интересного не было. Дайнагон Сайондзи отсутствовал, сославшись на нездоровье. «Притворяется!» — говорили некоторые. «Нет, он и вправду болен!» — возражали другие. После пира оба государя прошли в покои на галерее, туда им подали ужин, а мне было приказано прислуживать. Ночью они опять легли рядом, в одном покое. Идти к ним в опочивальню мне не хотелось, на сердце лежала тяжесть, но ведь от придворной службы не убежишь… Пришлось с новой силой изведать, сколь мучительны порядки нашей земной юдоли!

Утром оба прежних государя, веселые, оживленные, вместе отбыли в столицу; с ними уехал и дайнагон Сайондзи. Государя Камэяму сопровождал его придворный Киммори. Я тоже хотела уехать, пояснив, что дала обет семь дней молиться в храме Колеса Закона, да и помимо этого, будучи в тягости, чувствую нездоровье… Но после отъезда государей стало так уныло и тихо, что госпожа Омияин выразила желание, чтобы я погостила у нее еще хотя бы денек, и я осталась. В это время ей принесли письмо от государыни. Разумеется, я не знала, что там написано.

— Что такое?! Да в своем ли она уме?! — прочитав письмо, воскликнула госпожа Омияин.

— А в чем дело? — спросила я.

— Я дескать оказываю тебе почести, словно законной супруге государя, и нарочно устраиваю разные пиры и забавы, чтобы все это видели. Ей, мол, остается только завидовать… Пишет: «Конечно, я уже постарела, но все же полагаю, государь не собирается меня бросить…» — прочитала госпожа Омияин и рассмеялась. Она смеялась, мне же было горько все это слышать, и я уехала к моей кормилице в ее усадьбу на углу проезда Оомия и Четвертой дороги.

Вскоре я получила письмо от настоятеля. Он писал, что находится в доме своего любимого ученика. Родные мальчика жили неподалеку, и я стала тайно бывать там. Однако чем чаще мы встречались, тем больше о нас судачили люди; я очень огорчилась, услышав об этих сплетнях, но настоятель сказал: «Пусть меня лишат сана, мне все равно. Поселюсь где-нибудь в глухом горном селении, в хижине, сплетенной из сучьев…» — и продолжал встречаться со мной, хотя я в душе трепетала от страха.

Меж тем подошла к концу десятая луна, мне нездоровилось больше чем обычно, я грустила, тревожилась, а тем временем государь приказал деду моему Хёбукё приготовить все необходимое к предстоящим родам. «Что меня ждет? — грызли душу печальные думы. — Моя жизнь подобна недолговечной росе…» Вдруг, как-то раз поздней ночью, послышался скрип колес, подъехала карета и постучали в ворота: «Пожаловала госпожа Кёгоку из дворца Томикодзи!» Я очень удивилась, но когда ворота открыли и карета въехала во двор, я увидела, что из плетеного кузова вышел государь, переодетый так, чтобы его никто не узнал. Я никак не ждала его посещения и совсем растерялась, а он сказал: «Мне нужно немедля с тобой поговорить…»

— Твой союз с настоятелем перестал быть тайной, — продолжал он, — все знают о нем, даже я не избежал наветов… Нечего говорить, как это неприятно! Я узнал, что на днях некая женщина родила, но ребенок ее сегодня вечером умер. Я приказал ей и ее домашним молчать об этом и делать вид, будто роды еще не начались. В эту семью мы отдадим твоего будущего ребенка, а ты скажешь всем, что младенец родился мертвым. Тогда злые толки несколько поутихнут и пересудам придет конец… Мне больно слышать, как люди бранят тебя, насмехаются… Поэтому я решил так поступить… — Долго говорил со мной государь, а на рассвете, когда запели птицы, уехал. Мне было отрадно убедиться, что он искренне заботится обо мне, — это напоминало какой-то старинный роман, — но было горестно сознавать свой печальный удел — одного за другим отдавать рожденных мною детей в чужие люди. Я была еще вся во власти печальных дум, когда мне принесли письмо государя.

«Не могу забыть нашу вчерашнюю встречу, — писал государь. — Все вокруг выглядело так необычно…

ласково писал он, а меня по-прежнему не покидала тревога — долго ли продлится его любовь? Я ответила: