Рыцарь золотого веера - Николь Кристофер. Страница 71

– Сорок лет назад Осака была всего лишь монастырём, – сказал Иеясу. – Исида Норихаза и братья Оно – не монахи, они профессиональные воины. И не забывай, что Хидееси укрепил оборону замка, превратив его в сильнейшую крепость империи. А когда мы выведем наших союзников на поле боя, мы не сможем позволить себе проиграть. Сукэ, ты отправишься в Миуру на рассвете.

Часть IV. СЕГУН

Глава 1.

Солнце, медленно поднимающееся на востоке, первым делом залило светом забор стоящего на мысе дома, потом хлынуло во двор, взобралось на крыльцо и просочилось сквозь ставни. Оно наполнило спальни, заблестело на циновках, коснулось маленького, бледного лица. Солнце было долгожданным гостем после недели дождей и бурь, наделавших достаточно бед. Но теперь небо очистилось, и солнце спокойно освещало землю. И Сикибу-великолепную.

Уилл сел. Сердце его гулко стучало в груди, но сегодня даже солнце волновало. Потому что сегодня будет очень важный день. Самый важный день за долгие годы. Важнее даже того дня, когда два года назад у ворот его дома появился Сукэ. Это было свидетельством того, что его проступки прощены. Почти. При условии, что он остался в глазах принца тем же человеком, каким ступил на эту землю. Человеком-талисманом. Тот день тоже был достаточно волнительным. Пять долгих лет он перебирался в галере на другую сторону залива, чтобы руководить постройкой двух кораблей, ставших его подарком Японии. Нежеланным подарком, потому что и сам он стал нежеланным. Корабли покачивались на якорях недалеко от берега и ни на что больше не годились. И не пригодятся, думал он. До того момента, как ему приказали набрать команду и отправиться в Манилу. В тот день он снова стал живым человеком, и Сикибу заплакала.

Он отбросил простыни, встал, вышел на порог. Горы вокруг, казалось, тянутся бесконечной цепью, касаясь белых облаков зеленью своих склонов. День был таким ясным, что ему даже показалось – вдали виднеется гора Асо. В утробе Асо постоянно что-то ворчало, и никто не мог сказать, когда будет новое извержение. Как никто не мог сказать, когда земля вновь начнёт трястись и разверзнутся под ногами улицы городов. Это Япония, образ жизни и постоянное соседство со смертью, пропитавшее все слои общества и, возможно, явившееся причиной как агрессивности самурая, так и пассивности ита. Способ жизни в шаге от могилы, что придавало особый смысл самой жизни и делало размышления о жизни загробной бессмысленными и бесполезными. Образ жизни, достойный восхищения. По крайней мере, для Андзина Миури.

Образ жизни, символом которого служил безупречный конус Фудзиямы, хранительницы всей страны, вздымающейся позади его дома, над холмами Хаконе. Горы, означавшей для него не меньше, чем для любого японца, ведь именно её он видел прежде всего, возвращаясь домой. Его гора. Как всё это странно. Он уже дважды путешествовал к югу – в Манилу и Сиам, к Островам пряностей. В любом из этих путешествий он спокойно мог сменить японскую команду матросов на матросов-европейцев и продолжить плавание – через Индийский океан, вокруг мыса Бурь. В первом путешествии эта возможность ещё соблазняла его. Пока он плыл к югу. Но лишь до Сиама, где он встретил разочарованного Мельхиора, голландцев, трещавших без умолку о своих политических и религиозных проблемах, где узнал, что даже Якоб так и не вернулся в Европу, поступив на службу в Вест-Индии и погибнув год спустя, сражаясь с испанцами на Разбойничьих островах. Какая бесцельная потеря времени! Какая бесцельная потеря людей! Такие вещи не для Уилла Адамса. Больше семи лет назад он написалв Англию письма, а Мельхиор заверил его, что, во всяком случае, он отправил их из Сиама дальше. Но никакого ответа от своих родных он так и не получил. Итак, Уилл Адамс умер.

Из тех пятисот человек европейцем не остался никто. Даже Мельхиор вернулся в Японию, взял в жёны прелестную девушку из Эдо, а Уилл выхлопотал ему пенсион от принца. Однако японское имя Мельхиор принять отказался.

Так что же привело парня обратно? Уж, конечно, не погоня за сокровищами. Но в этой стране было некое мистическое величие, точнее, отсутствие мелочности, и именно это затрагивало какие-то струны в человеческом сердце. Когда природа в Японии была в плохом расположении духа, она уничтожала всё. Полностью. Когда мужчины в Японии воевали, лишь смерть прекращала битву. А когда женщины в Японии любили, они отдавали себя этому чувству до конца, до последней мысли, до последней клеточки тела. Он не мог больше считать это место раем из-за внутренней дикости, лежащей под самой поверхностью. Он не мог считать это место адом из-за радостного возбуждения от принадлежности к такому обществу. Чистилище? Но чистилище – это серое, безрадостное место. Япония была уникальна. Что сказал ему тогда Тадатуне, в тот первый день в Бунго? «С мечом в руке и умением владеть им нет ничего под солнцем, чего не мог бы достичь мужчина».

Тогда он совершил ошибку, улыбнувшись про себя такой нехристианской мысли. Ошибку. Мир лежал у его ног, и он вознамерился поднять его – без меча в руке. Даже в тот страшный день землетрясения – умей он владеть мечом и убей тогда Норихазу, и ему бы все простилось. Он в этом больше не сомневался. Для самурая его неповиновение приказу принца – ничто по сравнению с тем, что принц был вынужден лично спасать его от опасности, как спасают женщину или ребёнка. В этом заключалась истинная причина его удаления от двора. И что толку говорить потом, что вот сейчас ты сможешь сразиться с этим человеком и даже надеяться на победу? Теперь, когда искусству владения мечом тебя обучил величайший дуэлянт Японии. К чему? Норихаза снова надёжно укрылся за стенами Осакского замка, а Андзина Миуру сослали в его усадьбу и в Сагами Ван. Кровная месть осталась неудовлетворённой, но мёртв-то был Кейко, а не один из слуг Норихазы.

А Магдалина? Она спасла ему жизнь ценой собственной чести и даже, возможно, рискуя собственной жизнью. Было ли это любовью? Он никогда не узнает этого. Он стал японцем и, значит, выбросил её из головы. Единственный способ. Одно чересчур бурное утро она принадлежала ему, стала для него воплощением красоты. Он поклонялся этой красоте, боготворил её. Но любил ли он её? Да и что такое любовь? Чисто физическое влечение, извержение его чресел? Нет, здесь что-то большее. Он женился на Мэри Хайн, чтобы удовлетворить свою похоть. Он угробил свою карьеру, чтобы утолить потребность своего тела в Магдалине. Но любви там не было. Любовь спала на циновке за его спиной. Всё такая же девочка – маленькая, аккуратная, бесконечно прекрасная, бесконечно преданная, бесконечно самоотверженная. Девочка, хотя уже дважды ставшая матерью. Любовь исходила ещё и от Джозефа с Сюзанной. Как он может оставить их? Любовь была не только в его семье, она исходила и от Мельхиора с его женой, от Кимуры и Асоки, от всех жителей Миуры.

Но эта любовь влекла за собой ответственность. Это значило не только не предать их ни при каких условиях, но и отомстить за смерть Кейко. Это было единственным облаком на его горизонте. Пока он там остаётся, спокойной жизни для Андзина Миуры не будет и теперь, когда его вызывают в Сидзюоку, когда выполнение его долга становится реальней и ближе. Но во что это выльется? Он не думал, что возможная встреча с Магдалиной как-нибудь повлияет на него. Его собственная гибель?

Его собственная гибель. Вот в чём загвоздка. Так, значит, он трус? Он так не думал. Он был просто мирным человеком. Впрочем, в Японии эти два слова являлись синонимами. Это говорил в нём христианин. Он снова был счастлив, оказавшись опять в море, на мостике корабля, которым он не просто командовал, но который он и построил собственными руками. Он чувствовал, как его корпус скользит по волнам, повинуясь каждому его желанию. По его приказу выставлялись паруса, он лично прокладывал курс, которым им следовало идти. А теперь на другой стороне океана, у Акапулько или дальше, плывёт второй его корабль. Что за странное это было дело – во всех отношениях. Странно, что Уилл Адамс, корабельщик из Джиллингема, графство Кент, отправляется с миссией мира на Разбойничьи острова, к испанцам. Странно, что они приняли его, вместо того чтобы сразу отправить в лапы инквизиции. Впрочем, они приняли его не как Уилла Адамса, а как Андзина Миуру, хатамото на службе великого принца Токугавы Минамото но-Иеясу.