Точка отсчета - Николаев Андрей. Страница 47

Седов и Жаклин выпили по две кружки пива и съели целое блюдо колбасок. Потом они подсели к пожилым бюргерам и пели вместе с ними и даже пытались плясать под какие-то бодрые мелодии: Жаклин по очереди с мужчинами, а Седов с женщинами. Довольные маленьким путешествием, они сошли возле церкви святой Катарины — бюргеры поплыли дальше, а Седов, которому надоело наливаться пивом, потащил Жаклин мимо ратуши, мимо церкви святого Петра к Альтер-Аркадам любоваться каналами, озером и выпить, наконец, чего покрепче. Он уже почувствовал, что его мольбы дошли до кого надо, и опьянение закружило голову, сделало ночь колдовской, а всех людей добрыми и приветливыми. Даже тех албанцев, которые, возможно, рыщут сейчас по Рипербан.

Жаклин смотрела на него влюбленными глазами и, хотя Седов помнил, что она подруга Кристины и не собирался пользоваться моментом, все равно это было приятно. Он вновь ощутил себя молодым, полным сил и веры в будущее, в свою удачу, в то, что все рано или поздно образуется. Вот только ноги слегка заплетались, но уже подмигивал огоньками ресторанчик над водой, а впереди была вся ночь.

Как выяснилось, Жаклин не собиралась ограничиваться легким флиртом. К сожалению, Седов понял это довольно поздно и опомнился только, когда они танцевали в полутемном зале, а скрипач следовал за ними среди танцующих пар и играл что-то до невозможности тоскливое и романтическое. Седов почувствовал, как тело девушки прижимается к нему все теснее, попробовал отстраниться, но Жаклин подняла лицо и он увидел, что глаза ее полны слез, а губы дрожат, словно она хочет попросить не оставлять ее, не бросать в этом чужом городе.

В конечном итоге всегда решает женщина и, если она захочет близости, какой мужчина сможет устоять? Тем более, если они еще ни одну ночь не делили на двоих.

Губы Жаклин приоткрылись, Седов поцеловал ее осторожно и нежно и понял, как именно должна закончиться сегодняшняя ночь.

А вокруг кружились пары и скрипач, проявив тактичность, оставил их наедине, погруженных друг в друга и не замечающих никого и ничего вокруг.

Седов еще попытался изменить что-то, когда сонный и равнодушный портье в крохотной гостинице положил перед ним ключ от номера. Он напомнил себе, что может оказаться несостоятельным — все-таки выпито было немало, что он не в том возрасте, чтобы его могла завести сопливая девчонка, но снова увидел глаза Жаклин — широко раскрытые и немного испуганные, будто она боялась, что он передумает, и отбросил сомнения прочь. Да, он хотел ее, и она хотела его, а значит ни к чему искать оправдания — об этом можно будет подумать и после. Сейчас все отошло на задний план, и осталось только желание дарить любовь и принимать ее.

Номер выходил окнами на Бинненальстер, на потолке переливались отсветы огней, отраженных водой. Они не зажгли свет и даже не успели разобрать постель — это потом, когда пройдет первый голод, когда они слегка насытятся и будет время для короткого отдыха.

Остались только ее лицо, глаза, губы. Остались ее плечи, с которых скользит вниз тонкий шелк… и эти порванные в паху джинсы, черт бы их побрал! Приклеились они, что ли?

Она была ненасытна, что вообще свойственно молодости, а он еще прислушивался к себе, с удивлением ощущая, что способен на многое, что можно не экономить силы и эмоции — их хватит на всю ночь, а может и дольше. И он позволил увлечь себя в темное небо с брызгами звезд, с мгновенными провалами в бесчувствие и медленным возвращением к жизни. Ее тело, безвольное и настойчивое, покорное и заставляющее повиноваться сливалось с ним, чтобы тут же отстраниться, растворялось в нем, чтобы вновь возникнуть и взять все, что можно, и отдать все, что есть…

Желание накатывало волнами, и он нырял в них, и тащил ее за собой раз за разом, а потом они вместе выбирались на поверхность, тяжело дыша, довольные, удовлетворенные и усталые, но стоило лишь на несколько минут расслабиться, как он снова чувствовал, что омут первобытных инстинктов, заложенных самой природой, вновь затягивает его и она откликалась и не было этому конца…

Он знал, где коснуться, чтобы возродить ее, уже утомленную, заставить отозваться, разделить страсть и восторг, и беспамятство и опустошение и только ее шепот, чуть слышный шепот, привел его в себя:

— Ты убьешь меня… все… не могу, не надо…

Жаклин лежала безвольная, с закрытыми глазами, по телу пробегала мгновенная дрожь, будто ей было холодно, и он лег рядом и обнял ее, согревая и успокаивая.

— Это невозможно, — шептала она, — так нельзя… я теперь ни с кем не смогу… кто ты? Как ты это делаешь?

Если бы Седов знал, может, и сказал бы, но пока он думал, что ответить, дыхание ее выровнялось, тело расслабилось, и он понял, что Жаклин заснула.

Осторожно высвободившись, он встал. Девушка дышала ровно и спокойно. Под глазами у нее обозначились темные круги, губы были искусаны. Он накрыл ее простыней.

Сна не было ни в одном глазу. На столе стояла забытая бутылка сухого «Рислинг Рудорфер», прихваченная в ресторане. Седов сорвал фольгу. Штопора не было, и он достал стилет, выжег мерцающим в полутьме лезвием дыру в пробке и налил полный стакан. Вино приятно охладило и расслабило. Он налил еще и присел на стул возле окна. Приближался рассвет. Сквозь легкий предутренний туман, повисший над озером, мерцали огни на мосту Ломбардсбрюкке. Прогулочный кораблик отвалил от пристани и не спеша пошлепал в сторону Аусенальстера.

Седов прихлебывал кислое вино и смотрел на озеро. Думать о том, что с ним происходит, не хотелось. Он дважды за сутки превысил возможности своего организма, и объяснение могло быть только одно. И потребовать это объяснение следовало у Ингрид Мартенс.

Он оделся, поморщившись, ощупал дыру в джинсах. Ладно, сойдет. Больше он ноги задирать не собирается. Подумав, Седов надел куртку Юргена, в которой была Жаклин, и положил во внутренний карман бластер, отнятый у албанца. Махнув рукой — мол, не хочется, а надо, надел на запястье коммуникатор Жаклин. Он решил, было, оставить ей деньги за коммуникатор, но побоялся, что она подумает, будто это плата за волшебную ночь.