Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич. Страница 40

– На антресолях.

Раванадас вышел из ванной и через полминуты вернулся с красным ящичком в руках. Тимирязьев бережно открыл ящичек, и моим глазам предстала маленькая изогнутая штуковина.

– Это мумуй, – прошептал Тимирязьев и коснулся штуковины губами.

Он закрыл глаза, оттянул пальцами пластинку, торчащую из мумуя, и раздул щеки. От кафельных стен отразился противный дребезжащий звук. Внезапно дверь ванной распахнулась, и нашим глазам предстала разъяренная мадемуазель Ы. Я почти понял бедного Леньку. Она была хороша даже в невменяемом состоянии.

– Брат Савана, – гневно обратилась восточная красавица к моему другу, – что это вы тут делаете?

– Ме-медитируем, – пробормотал мумуист, пряча за спину кусок колбасы.

– Час медитации наступит, когда скроется последняя звезда! – строго заметила Саира и с треском захлопнула дверь.

– А у тебя-то что стряслось? – спросил Тимирязьев после паузы, желая перевести разговор на другие рельсы.

– Мне надо скрыться на несколько дней, – ответил я и соврал: – Бабы одолели. Не разберешься.

Мне не хотелось посвящать Леньку в подробности моего бегства. Какой от этого толк? Ленька все равно не поймет. Его лысеющая головенка до отказа забита сейчас любовью. Вернее, скандхами, майями и мумуем.

– Ты что же, решил ко мне перебраться? – Его лицо стало встревоженным.

– У тебя найдется для меня местечко?

Тимирязьев замер. Я даже подумал, что он решил нарушить запрет и заняться медитацией, хотя последняя звезда еще не скрылась. Но Ленька внезапно вышел из транса и проговорил:

– Разве что в ашрам тебя пристроить…

– Куда-куда?

– В общину нашу. Только тебе надо пройти очищение голодом и… холодом. А для этого потребуется примерно дней пять-шесть.

Еще не хватало! Я и сейчас-то с трудом выдерживаю Ленькины чудачества. А если меня будет окружать полсотни таких вот мумуистов со своими мумуями? Я же просто свихнусь! К тому же испытание голодом и холодом – одно из самых моих нелюбимых. Вслух же я сказал:

– Нет, Леня, извини. Так долго я ждать не могу. Мне надо срочно.

Тимирязьев вдруг засуетился, нервно поглядывая в раковину.

– Пора делать буйсук, – наконец выдавил он.

– Давай-давай, – я с пониманием отнесся к Ленькиному желанию. – Чувствуется, что плохое дело буйсуком не назовут.

– Да нет, ты не так понял, – смутился он, увидев мою ухмылочку. – Буйсук не подразумевает телесного контакта.

– Жаль, – разочарованно протянул я и с надеждой спросил: – А звонки по телефону твой буйсук подразумевает? Или для этого надо использовать мумуй?

Савана Равана дас виновато улыбнулся.

– Телефон я тебе сейчас принесу. Но только, старик, ночевать придется здесь.

Я с тоской заглянул в эмалированную посудину, которая должна была стать моей постелью на эту ночь. Ее дно было заботливо присыпано мелким речным песком.

Глава 32

Педагоги умирают последними

В ашраме наверняка еще хуже, подумал я, устраиваясь в ванной на собственном пальто. Что ж, будем стоически относиться к действительности и радоваться мелочам. По крайней мере, я еще жив. А это уже не так плохо. И не так мало. Однако проблема более комфортабельного убежища, где бы я мог укрыться от мухрыгинских дружков, не отпала. Я решил позвонить мадам Колосовой. Она наверняка что-нибудь придумает. Главное – соврать убедительно.

К моему удивлению, Кэт совершенно спокойно отреагировала на мое абсурдное желание отдохнуть где-нибудь в середине зимы.

– Только, – добавил я, – это должно быть очень тихое место, понимаешь? Лес километров на двадцать вокруг. Устал от беготни… Отдохнуть хочу. И как можно дешевле.

– То есть бесплатно, – докончила мою мысль Катька.

– Это было бы совсем хорошо.

– Есть у меня такое местечко, – обрадовала она меня. – Только на электричку придется основательно потратиться. Тебя устроит поездка за сто первый километр?

– А что там такое? – перепугался я.

– Там у меня дедушка живет. Афанасий Никитич. Ты его сразу узнаешь, он ходит в таком коричневом беретике…

– Прямо какое-то «Хождение за три моря»… А это удобно?

– Кому как, – туманно ответила мадам Колосова. – Если тебя не устраивают удобства на улице, поезжай в санаторий.

Катька сообщила мне, как добраться до бывшего колхоза «Путь к рассвету», где жил Афанасий Никитич. На прощание она сказала:

– Ну ты надолго-то не пропадай, чудила.

Я пообещал.

Завтракать я не стал, хотя Ленькина мама настойчиво упрашивала меня пройти в ее комнату и «съесть хотя бы яишенку». Сам Тимирязьев молча глодал какой-то обшарпанный стручок. До моего друга этим стручком уже, видимо, лакомились таинственные божества. Саира не показывалась. Из туалета опять доносились булькающие звуки.

Сегодня я должен был покинуть Москву и очутиться на «пути к рассвету». Так, кажется, называется колхоз Катькиного деда. Я мог бы уехать инкогнито, никого не предупреждая, но выработанная за годы привычка взяла верх. Ни одного дела мы не можем провернуть, не поставив в известность начальство. Я позвонил в школу и попросил оформить отпуск за свой счет.

– Все шутите, – начал «К в кубе», но трубку из его слабых рук вырвала заведующая учебной частью.

– Имейте в виду, Арсений Кириллович, – сказала Римма, – я отпущу вас только через мой труп. Вернее, через ваше увольнение. По собственному…

Я пораскинул мозгами на тему, что важней – жизнь или работа. В конце концов, мы работаем только для того, чтобы есть. А вот с жизнью дела обстоят несколько сложнее. И не мне решать, в чем смысл жизни и ее предназначение. Это, возможно, мне предстоит узнать у Афанасия Никитина. А если меня лишат жизни мухрыгинские друзья, то я так и останусь в неведении.

– Что ж, увольняйте, – согласился я. – Только за документами я приду попозже.

С легким сердцем я покинул тимирязьевскую квартиру. Заезжать домой не хотелось. Во-первых, я боялся, а во-вторых, остатки зарплаты были при мне. Тогда вперед, на Курский вокзал!

На вокзале, углядев мой роскошный галстук, за мной тут же увязались двое бомжей.

– Да ты же пьяный, – бросил один из них конкуренту, словно это обстоятельство имело решающее значение.

– Нет! – гордо объявил второй. – Я с похмелья!

Скрывшись от этих милейших людей в зале игровых автоматов, я вдруг вспомнил о Марии Еписеевой. Знала бы она, какие страдания я терплю из-за нее! Перед моим мысленным взором вереницей проследовали все мои дамы, и я поспешил приобрести баночку пива. Когда я открывал ее, в моей, отягощенной за последнее время думами, голове почему-то появилось некое подобие невеселого афоризма: «Никогда женщина не напишет некролога человеку, умершему от алкоголизма». Такими заметками наверняка балуются только мужчины…

Моя электричка отходила только через полчаса. Я подошел к стойке одной из забегаловок, теснившихся вокруг пригородных касс, и поставил банку с пивом на стол. А потом заказал все, что пожелала моя измученная душа. Точнее, то, что имелось в ассортименте.

Поглощая вокзальную снедь, я меланхолично подумал, что еда, в сущности, заурядное убийство. Мы грубо откручиваем редиске голову, безжалостно расчленяем нежно-розовое тельце сосиски, равнодушно отгрызаем зеленую попку соленого огурца, жадно пьем кефирную кровь. Или пивную… Я отхлебнул пива и на этой грустной мысли закончил трапезу. После чего с наслаждением закурил и, вполне умиротворенный, двинулся на платформу. По пути я купил пакет гречневой крупы, батон колбасы и, на всякий случай, пол-литра водки. Для контакта с дедушкой.

Наконец показалась красная мордочка электрички. На платформу повалил народ, я с сомнением вглядывался в своих будущих попутчиков – вроде бы преследования не наблюдалось.

Довольно долго мы тащились по Москве. От нечего делать я рассматривал люстры в окнах домов, обступивших железную дорогу. Все они были почти одинаковые. Одни похожи на гигантских пауков, другие – на исполинские груши. У меня на кухне висела «груша», а в комнате – «паук». Вернусь ли я когда-нибудь к себе домой?