Лунные грезы - Николсон Кэтрин. Страница 86
Не удержать их, вольных и певучих.
Они стремят над зеленью полей,
Сквозь жгучий зной и грозовые тучи
В полет к мечте несбыточной своей.
Зал, словно потрясенный, что еще кто-то знает их тайну, замер.
«Мы станем грезить вместе, – говорил голос. – Предадимся мечте с яростью обреченных. Потому что именно в этом заключается смысл жизни. Мечтать, страдать, умереть».
И внезапно, будто вода, прорвавшая плотину, на сцену хлынул поток восторженных воплей, бессловесный восхищенный рев, заглушивший оркестр, заглушивший все на свете, кроме тревожного биения сердца Корри. Он нарастал, как шум моря, как крик заблудившегося в чаще человека. Шторм, лавина, ураган… И все же среди всеобщего волнения Корри ясно услышала пронзительный зов трубы.
– Ессо tutto, – повторяла она снова и снова. – Все кончено. Все кончено. Все…
И девушка, глядя в безликую пустоту, поняла, что с этой минуты ее жизнь никогда больше не будет прежней. Она стала их голосом, их зеркальным отражением, принадлежала им душой и телом.
Корри протянула руки и склонила голову. Не надо слов. Ессо tutto. Ничего не осталось ни для вас, ни для меня. Оказывается, мы не чужие, между нами нет ни расстояния, ни пропасти. Смотрите: под этой кружевной блузкой бьется кровоточащее сердце.
За кулисами Корри уже ожидал месье Бейер, серьезный, сосредоточенный. Он не промолвил ни слова, да в этом и не было необходимости. Оба понимали, что сегодняшней ночью свершится чудо. Позже люди будут вспоминать об этом спектакле с восторгом и изумлением, а сама певица – с гордостью и ностальгией. Даже просто стать свидетелем такого события было огромной честью.
Только очутившись в гримерной, Корри поняла, что вся трясется. Бейер усадил ее, отослал любопытных из комнаты.
– Возьми, – велел он, протягивая ей маленький стаканчик с ледяной водой. – Выпей это, но больше ничего. А вы… – Он обернулся к костюмерше Камиллы, стоявшей с открытым ртом. – Немедленно помогите мадам одеться ко второму акту.
И перед тем как исчезнуть, сжал ладонями влажные от пота щеки Корри, громко чмокнул ее в макушку:
– Моя Коломбина!