Последнее пророчество - Николсон Уильям. Страница 51

Теперь они приблизились к огромным воротам в городской стене. Слева от ворот располагалась маленькая дверь, в которую мог войти только пеший. Ортиз постучался. Затем повернул красивое молодое лицо к Бомену и произнес:

— И, несмотря на все это, именно я — твой освободитель. Я сделаю свободным твой народ. Однажды ты поймешь это.

Маленькая дверь открылась изнутри. Бомен ничего не ответил, хотя втайне и удивился тому, что сказал Ортиз. Он привык считать, что этот безжалостный юный воин не более чем боевой инструмент жестокого государства. Сейчас же Бомен услышал высказанное вслух убеждение, которое разделял и он сам, и его родители, не осмеливаясь, впрочем, говорить об этом вслух, — разрушение Араманта и жестокое рабство были необходимы. Племя мантхов должно было уйти, чтобы возродиться. Только где?

Ортиз шагнул в низкую дверь, ведущую в город. Бомен последовал за ним. Дверь снова затворилась, прежде чем кот успел прошмыгнуть в нее.

Первым и самым сильным впечатлением Бомена стала музыка. Отовсюду неслись задорные наигрыши скрипок, нежный плач свирелей и поющие голоса. Наступило время суток, когда люди покончили с дневными хлопотами, но еще не отправились спать, когда темнота уже наступила, но вокруг горели огни. Все дома, выходившие в переулок, были озарены изнутри, мягкий свет фонарей заставлял сверкать, словно драгоценные камни, витражные окна в стенах и крышах. Будто со всех сторон осыпанные пятнами красного и янтарного цвета, жители Высшего Удела двигались по улицам, делая вечерние покупки, компании вели беседы или танцевали, музицировали или пели. Нежное смешение звуков наполняло воздух.

Словно в тумане, Бомен оглядывался вокруг. Знают ли эти приветливые люди с добрыми лицами о том, что прошлой ночью за озером рабов сжигали заживо? Если знают, то они непременно должны исполниться ужаса, восстать против Доминатора и свергнуть его. Увлекая Бомена за собой, Ортиз шел вперед по самому широкому переулку. Они миновали небольшой продуктовый рынок, где на витринах чайной были выставлены сладости и вина. Изнутри доносились смеющиеся голоса — люди дружелюбно спорили. Немного дальше, сквозь широко раскрытые окна первого этажа доносилось хоровое пение — певцы разучивали новую песню. Бомен слышал, как дирижер постукивает жезлом о пюпитр и кричит:

— Дамы, прошу вас, придерживайтесь ритма! Еще раз!

Ортиз и Бомен миновали маленькую площадь, окруженную лимонными деревьями, на которой старики играли в шахматы прямо на свежем ночном воздухе. Под аркой закрытого пассажа учитель танцев обучал класс замысловатым па:

— Вы должны сосредоточиться! Думайте ногами!

Переулок внезапно вывел полководца и его спутника на широкую площадь, на противоположном краю которой почти парило над землей огромное изысканное строение под четырьмя куполами. Купола возвышались один над другим, невесомые и соразмерные, что казалось невозможным для здания таких размеров. Каждый купол был покрыт тончайшей резьбой, каждый сделан из стекла своего цвета: бледно-золотого, оранжевого, красного и фиолетового. Огни, горевшие внутри, заставляли купола мерцать, словно закатное небо.

— Как красиво! — восхищенно ахнул Бомен. Ортиз посмотрел на него и одобрительно кивнул.

— Вот так и должны жить люди, — проговорил он. Полководец провел его под аркой в громадный холл. Здесь в центре колоннады бил фонтан.

— Посмотри на этот фонтан, — сказал Ортиз.

На каменной подставке стояла клетка, вырезанная из единого куска полупрозрачного сероватого мрамора. Дверь клетки была открыта, и сквозь нее, а также сквозь каменные ячейки решетки струилась вода. Там, где поток достигал высшей точки, прежде чем упасть вниз, парили три птицы. Казалось, что в воздухе их удерживают только струи воды. Крылья распахнуты в стремлении взлететь выше, словно птицы всего лишь несколько мгновений назад вырвались из заключения. Птицы были вырезаны из того же камня, что и клетка, а поддерживающие их каменные опоры скрывал поток. Брызги, разбивавшиеся о крылья, создавали иллюзию того, что птицы парят, навсегда застыв в свободном полете.

— Человек, который построил это, — произнес Ортиз, — всю жизнь работал каменщиком. Он вырезал квадратные каменные блоки для зданий. И все время этот фонтан был заперт в его душе, ожидая освобождения.

— Он был рабом? — спросил Бомен.

— Конечно. — Ортиз обвел рукой светящееся сводчатое пространство вокруг них. — Все здесь создано настоящими художниками. Весь город — произведение искусства. В целом мире не существует ничего подобного ему.

Бомен был охвачен благоговением и одновременно озадачен.

— А для чего это? — спросил он.

— Для нас — тех, кто живет здесь. Доминатор говорит: люди рождены, чтобы жить в красоте.

— За исключением рабов.

— Красота существует также и для рабов. Ты — раб. Однако чувствуешь ее.

В сопровождении Бомена Ортиз пересек холл. В дальнем углу холла арочный проход вел в помещение меньших размеров, где люди сидели на скамьях, расположенных в несколько ярусов, и наблюдали учебные бои. Шестнадцать бойцов тренировались под руководством наставника. В ходе представления бойцы оттачивали навыки и одновременно развлекали зрителей. Полуголые тела блестели в свете ламп, пока манахи выполняли повороты с приседанием и стремительные прыжки, работая попарно.

Ортиз и Бомен задержались на несколько мгновений, чтобы посмотреть.

— В день свадьбы состоится праздничная манаха, — сказал военачальник.

— Они будут убивать друг друга?

— Возможно.

Бомен отказывался понимать, как эти изящные движения могут служить прелюдией к жестокому убийству. Впрочем, он уже видел манаху. Бойцы выходят на арену, чтобы исполнить танец со смертью. Это была еще одна из загадок Домината: красота и рабство, просвещение и ужас, танец и смерть.

Внезапно Бомен понял, что один из манахов ему знаком.

— Это же Мампо!

— Не зови его. Он не услышит тебя.

Бомен помнил, что Мампо ушел из казарм, чтобы тренироваться, но неужели за это время он мог так измениться?

Мампо, которого Бомен знал с пяти лет, худший ученик в классе, вечно шмыгающий сопливым носом? Мампо, таскавшийся за его сестрой Кестрель но пятам, как собачонка? Мампо, со временем превратившийся в высокого юношу, но так и не избавившийся от задумчивой, несколько медлительной манеры разговора? Неужели Мампо превратился в этого лоснящегося от пота опасного бойца, чьи руки и ноги сейчас стремительно рассекают воздух?