Мертвая зыбь - Никулин Лев Вениаминович. Страница 39

— Мы умеем обращаться с этим капризным инструментом, и, храни бог, чтобы он не попал в руки «хлопов». У вас же, господа, нет нашего государственного опыта.

— Никаких парламентов! Никакой Думы! Диктатура, — успокоил Якушев.

Если в Варшаве, в правительственных кругах, следили друг за другом, то можно себе представить, как следили за Потаповым и Якушевым.

Когда им хотелось побыть вместе (они жили в разных комнатах), то отправлялись в парк Лазенки на прогулку. Но и там их не оставляли в покое наблюдатели. Вот и сегодня вблизи той скамьи, где сидели Потапов и Якушев, любуясь золотой осенью в Лазенках, присел почтённый господин с газетой. Он внимательно слушал.

— Прелестный уголок! — говорил Потапов. — Кстати, Лазенки воспел в своей поэме «Юмор» поэт Огарёв: «Есть близ Варшавы дивный сад. Каштанов тёмная аллея…» Случалось и мне молодым офицером бывать здесь, когда служил в штабе Варшавского военного округа. Давно это было… Не хотите ли пройти к дворцу?

Господин с газетой был разочарован.

Потапов негромко говорил Якушеву:

— Сложная ситуация: Сикорский, Пилсудский, Грабский, Дмовский… Борьба за власть… Положение напряжённое. В Лодзи забастовки, рабочим грозят локаутом, кругом — бедность, нищета. И тут же палацы титулованных особ… Контраст разительный. В правительственных кругах интриги. Пилсудчики ждут подходящего момента, чтобы захватить власть. Здравомыслящие не склонны ввязываться в войну, а французские шовинисты натравливают Польшу на Советскую республику. Второй отдел штаба — сплошь авантюристы, создают на границе опасную обстановку и все ещё содержат савинковских бандитов и петлюровцев. Наших товарищей из полпредства травят в печати. В Польше осели подонки белой эмиграции. Проникнуть в их гнёзда — задача нелёгкая. То же надо сделать в Париже и Сербии… Да, в этом дворце жил Стась, последний король Станислав Понятовский… Надо признать — у него был вкус!..

Якушев понял причину изменения темы разговора: вблизи подозрительно шевелились кусты.

22 ноября 1923 года Александр Александрович возвратился в Москву.

Потапов через Париж держал путь в Сербию, в Стремске Карловцы, где находился штаб Врангеля.

36

Все эти дни, пока Якушев был в отъезде, Стауниц хотел показать «племянникам» высокий класс подпольной работы. Делал он это главным образом потому, что понимал значение их визита: если они хорошо отзовутся о «Тресте», можно рассчитывать на солидную денежную помощь.

В квартире Стауница, где сейчас жили Захарченко и Радкевич, появился Кузен. Такая кличка, как мы знаем, была у бывшего жандармского ротмистра Баскакова, скрывавшегося где-то близ Москвы на конном заводе. Затем пришёл Подушкин — сторож при складе на Болоте, в своём брезентовом балахоне и кожаном картузе. Наконец заглянул и Ртищев. О нем Мария Захарченко сказала, что он хоть и камергер, но развалина. Подушкин произвёл впечатление — все-таки бывший чиновник департамента полиции, но особенно по душе Марии Владиславовне пришёлся Баскаков: мрачный, долговязый, с абсолютно лысой головой, кипевший злобой и, по её мнению, готовый на все. Не обошёл гостей и Дядя Вася. Захарченко была от него в восторге.

Стауниц развил кипучую деятельность: зашифровывал письма, ходил на тайные свидания и в то же время занимался «коммерцией» — валютными операциями, скупал и продавал мануфактуру.

— Сударыня, — говорил он удивлённой размахом его деятельности Захарченко, — прежде всего это даёт мне положение: я коммерсант, занимаюсь частной торговлей, помогая таким образом Советскому государству. Отличная маскировка!.. Вот, например, Кузен и Ртищев на это не способны: один прячется в коневодстве, другой числится в какой-то бутафорской мастерской. А что им даст такая работа? Сейчас нужны деньги. И я их делаю, как могу. Вот и для вас надо будет найти амплуа. И найдём, смею вас уверить, иначе здесь нельзя, если не хотите очутиться в доме на Лубянке. Я с ним познакомился и не рекомендую этого знакомства.

Мария Владиславовна томилась, шагала из угла в угол, Радкевич попросил колоду карт и от скуки раскладывал пасьянс. Наконец Стауниц объявил супругам, что в восьмом часу к ним пожалует один из руководителей «Треста».

Якушев пришёл в назначенный час.

Александр Александрович попросил «племянников» описать наружность Щелгачева и Бирка, спросил, нет ли письменных полномочий от Кутепова.

— Несколько слов на клочке полотна и подпись генерала нас бы вполне удовлетворили. Но на нет и суда нет.

— Разве пароля недостаточно? — с раздражением спросила Захарченко. — К чему эти предосторожности?

— То, что мы существуем, сударыня, объясняется именно такими, досаждающими вам предосторожностями. Мы отвечаем вдвойне — перед тем, кто вас послал, и перед нашей организацией. Начну с того, что вручу вам добротно сделанные документы: ваша фамилия теперь — Березовская, фамилия Георгия Николаевича — Карпов. Вам будет доставлена скромная, не бросающаяся в глаза одежда. Я ещё не могу в точности сказать о той работе, очень важной, которую вам с мужем придётся выполнять, — разумеется, она требует осторожности и сопряжена с опасностью…

— Иначе я не представляю себе нашу работу.

— Прекрасно. Дисциплина у нас железная. Отговорок и возражений не терпим. Мы работаем, действуем в очень опасной обстановке, все зависит от нашей организованности и умения конспирировать. Теперь позвольте вас ознакомить с положением дел. Мы придаём огромное значение связям с эмигрантами и ради этого были вынуждены установить деловые отношения с польскими соседями: сейчас мы подошли вплотную ко второму отделу польского генерального штаба. Связь с Берлином и Парижем будет осуществляться через Польшу; на польско-советской границе создано «окно», как на эстонской. Дело не только в хорошо организованной связи. Мы добиваемся на территории Польши получения специальных лесных участков в приграничной полосе. На этих участках мы постепенно сосредоточим ударные отряды РОВС под видом рабочих-лесорубов. Как видите, замыслы у нас обширные.

Захарченко слушала в оцепенении. Наконец сказала:

— Я восхищена! Я не верю ушам! Вы действительно удивительные люди. Мы не имели понятия о том, что у вас делается. Поверьте, мы не гастролёры, располагайте нами, мы останемся на год, если нужно — на два…

— Мы так и думали. Программа наша известна: царь всея Руси самодержец всероссийский; на престоле — Николай Николаевич. Никаких парламентов; земля государева… Тщательная подготовка смены власти; никаких скоропалительных решений; действовать только наверняка.

— А терроризм?

— Это не исключается, но так, чтобы не насторожить врага. Хотя терроризм сам по себе ничего не даст.

— Нет! Я не могу согласиться с вами!

— Пока мы решили не прибегать к террористическим актам.

— Запретить жертвенность, подвиг… Наши люди рвутся в Россию именно для этого!

— Чем это кончается, вам известно? Полковник Жуковский, гардемарин Бурхановский погибли. Не зная обстановки, местных условий, эти безумцы летят сюда и сгорают, как бабочки на огне, а мы ничего не можем сделать для них.

— Однако…

— Нет и нет! Мы отвечаем только за тех, кто прибывает сюда с нашего ведома и подчиняется нам.

— Слушаюсь! — сквозь зубы процедила Захарченко. Радкевич молчал и с тревогой смотрел на неё.

Якушев простился, сказав, что устал с дороги.

Вечером Артузов, выслушав сообщение о том, что происходило в Варшаве, заговорил о «племянниках»:

— Вы, Александр Александрович, имели случай убедиться в том, что представляет собой супружеская пара, которую вам навязал Кутепов. Их надо нейтрализовать, и, мне кажется, на первое время то, что придумал Старов, имеет смысл: Стауниц должен снять для них ларёк на Центральном рынке. Захарченко и её муж будут изображать сидельцев, торгующих сахарином. На самом же деле этот ларёк будет передаточной инстанцией, сюда будут сдавать пакеты в адрес «Треста» сотрудники польского посольства и получать вашу почту в Берлин и Париж… На первых порах супруги будут довольны столь доверительным поручением. А там придумаем что-нибудь другое.