Мертвая зыбь - Никулин Лев Вениаминович. Страница 6

— Прошу не считать меня в числе ваших знакомых.

Много огорчений причинял ему ход войны, наступление в Восточной Пруссии, гибель армии Самсонова. Когда бранили Ренненкампфа — бездарного и глупого, Якушев утешал себя тем, что это немец. Но Сухомлинов был русский, а его обвиняли в том, что он обманул царя и Россию, утверждая, что Россия готова к войне и что у русской армии есть все для победы. Тогда Якушев решил для себя, что во всем виновата жена Сухомлинова, её подозрительные связи с австрийским консулом в Киеве — неким Альтшиллером. Виноват был и предатель Мясоедов. Но Мясоедова повесили, а неудачи армии продолжались. Порадовало наступление Брусилова, но ненадолго. Царь принял на себя верховное командование, а дела на фронте не улучшались.

Все чаще и упорнее говорили о «тёмных силах» и всемогущем старце Распутине… Говорили люди, которых Якушев почитал за их титулы, придворные звания и богатство. Он уже не мог считать устойчивым своё служебное положение: беспрестанно сменялись премьер-министры и министры, происходило то, что называли «министерской чехардой», и каждый министр тащил за собой «хвост» каких-то приближённых, а иногда просто проходимцев.

Показывали безграмотные, написанные каракулями записочки «старца», адресованные высшим сановникам: «Милай, дарагой, помоги ему, бедному; бог тибе не аставит…» И сановники помогали явным жуликам и казнокрадам.

Знакомый генерал, близкий к ставке «Верховного», рассказал Якушеву, что царица вмешивается в дела военные, что по совету Распутина не только сменяют министров, но передвигаются армии и начальник штаба Алексеев ничего не может сделать.

«Не слушай Алексеева, — писала царица своему венценосному супругу, — а последуй совету нашего друга… ведь ты главнокомандующий».

И царь следовал совету «друга»… войска несли огромные потери.

Когда убили Распутина, Якушев подумал, что зло вырвано с корнем, но ничего не изменилось, и стали говорить без стеснения о подозрительных связях царицы чуть ли не с германским штабом, переписывали стенограммы речей ораторов в Государственной думе и те статьи в немецких газетах, где было напечатано о влиянии на царя «молодой царицы».

Все шаталось, рассыпалось и наконец рухнуло в феврале семнадцатого года.

Якушев всегда считал себя патриотом и не мог безболезненно переживать неудачи на фронте. Отречение царя в пользу Михаила, брата, казалось Якушеву единственным спасением. Но вот отрёкся от престола и Михаил. Как же быть? Да, Николай был слаб, но важно не то, кто сидит на троне, важен монархический принцип.

А главное — нет порядка. Когда кто-то из подчинённых явился в департамент с красным бантиком в петличке, Якушев приказал ему «убрать вот это», как не соответствующее форменной одежде коллежского асессора в служебное время.

Бородатые солдаты, без поясов, шинель внакидку, вызывали в Якушеве гнев. Он думал: где же верные полки, которые так хороши были в дни парадов на Марсовом поле, лейб-гусары в ментиках, гиганты кавалергарды, лейбказаки?.. Хуже всего то, что какой-то адвокат Керенский на фронте, влезая на стул, просил (именно просил, а не приказывал) наступать, а в это время адъютантишка держал над головой премьера зонтик…

Все тревожило, огорчало, раздражало. Александр Александрович искал утешения… Осенью семнадцатого года он решил развлечься и, получив приглашение на бенефис Милочки Юрьевой, отправился в театр миниатюр на Троицкой. Якушев ценил не столько талант Милочки, сколько её миловидность и пухленькие плечики. Когда он прошёл за кулисы поблагодарить танцовщицу «за доставленное удовольствие», то встретился с её покровителем Массино, о котором слышал как о загадочном субъекте. Господин Массино, видимо, был предупреждён об этой встрече и тут же пригласил его к Милочке Юрьевой на квартиру.

У Якушева осталось воспоминание о квартире Юрьевой, обставленной в восточном вкусе, об уютной гостиной с расписным фонарём в потолке, коврах, тахте и восьмигранном столике перед ней, о розовом, редком в то время, шампанском. Но более всего он запомнил беседу с «турецким и восточных стран негоциантом» месье Массино, как значилось на визитной карточке.

С брезгливой усмешкой Массино говорил о Временном правительстве, о разрухе на транспорте, о том, что американцы всерьёз возьмутся за эту несчастную страну, если им отдадут, например, железные дороги и рудники Донецкого бассейна. Со знанием дела Массино говорил о том, что в Америке формируется «железнодорожный корпус» для России, что надо изучить провозоспособность Уссурийской и Транссибирской железнодорожных магистралей, а также водные пути. В этом случае не обойтись и без русских чиновников, предвидятся большие вложения капиталов в нефтяные промыслы, медеплавильное дело, страховые компании, банки.

Якушев понимал, что, в сущности, речь идёт о распродаже России, об её ограблении. Ведь он по-прежнему считал себя патриотом. Но когда Массино заговорил с явным сочувствием о генерале Корнилове и неудаче его заговора, Якушев оказался единомышленником своего собеседника. Все же от встречи с этим господином остался скверный осадок. Когда после Октябрьской революции до Якушева дошёл слух об аресте Милочки, он отнёсся к этому равнодушно. И вот следователь напомнил Якушеву о ней и её покровителе.

Все-таки как получилось, что он, Якушев, здесь, в четырех стенах, арестант? Ничто не предвещало беды, подполье хорошо законспирировано, иначе бы его не послали в командировку за границу. Удивила тотчас, вслед за возвращением, командировка в Сибирь, в Иркутск. Он не терпел проводов, уехал на вокзал один. На вокзале вышло какое-то недоразумение с билетом. Потом он оказался в автомобиле — и здесь, в камере. Конечно, его арестовали за старое, за то, что было в Петрограде, если за другое, тогда — конец.

Обо всем этом думал Якушев, зажмурив глаза, чтобы не видеть решётки в окне. Камеру тюрьмы, решётку он считал нормальной обстановкой для тех, кто шёл против царя, но не для верноподданного и благонамеренного чиновника Александра Якушева.

Раздумья прервал надзиратель. Якушева повели на допрос. Они шли по коридорам бывшего жилого дома. Проходы из квартиры в квартиру были пробиты зигзагами, так, чтобы квартиры сообщались между собой. Здесь разместились следователи и другие сотрудники ЧК. Якушева привели в просторную комнату, не в ту, где происходили первые допросы. Видимо, эта большая комната была когда-то гостиной, от прежнего убранства сохранилась только люстра с хрустальными подвесками. Кроме следователя-инженера (это был Артузов) в стороне сидел незнакомый Якушеву человек. Лицо его разглядеть было трудно, он что-то читал, перебирая исписанные листки.

— Вернёмся к осени тысяча девятьсот семнадцатого года, к вашей встрече с Массино, — сказал Артузов.

— Пожалуйста.

— Вы твёрдо убеждены в том, что он занимался только коммерческой деятельностью? Политикой он, по-вашему, не интересовался?

— Речь шла о железных дорогах, шахтах, водных путях…

— А это не политика? Речь шла и о другом, насколько мы знаем.

— Да, ведь Юрьева была арестована.

— Вы это знаете?

— Мало ли за что могли арестовать эту дамочку. За спекуляцию, например.

— И вы больше ничего не слышали о Массино?

— Нет.

— Как же вы, патриот, могли равнодушно отнестись к планам ограбления вашей родины?

— Мне было неприятно это слышать.

— Какая деликатность… Так вот, Массино, конечно, был и коммерсантом, но у него есть и другая профессия и другое имя. Его настоящее имя Сидней Джорж Рейли. Он английский шпион и организатор террористических актов против советской власти. Он приговорён к расстрелу по делу Локкарта и Гренара. Об этом процессе вы, вероятно, слышали?

Якушев молчал. Он подозревал, что Массино и Рейли — одно лицо.

— Ну, оставим этот эпизод вашей жизни, хотя он все-таки пятно на ваших белоснежных ризах патриота. Кто такая Варвара Николаевна Страшкевич?

Холодная дрожь прошла по телу Якушева.

— Варвара Николаевна… Моя соседка. Мы живём в одном доме… Она бывает у нас, мы немного музицируем… У неё приятное сопрано, у меня баритон…