Стрельцов. Человек без локтей - Нилин Александр Павлович. Страница 8

На матч открытия сезона сорок восьмого года между ЦДКА и «Спартаком» меня неожиданно взял приятель отца еще по Иркутску Михаил Григорьевич — или, как его называли у нас в семье, Миша Поликанов, работавший в международном отделе газеты «Правда». Поликанов казался мне человеком более суровым и сухим, чем мои родители. Но в отличие от них, ничуть не интересовавшихся футболом, Миша был настоящим болельщиком, регулярно ходившим на стадион. В редакции он занимал скромную, но достаточную, чтобы иметь возможность купить билеты на любой важности матч, должность. Человек с подобными возможностями во времена футбольного бума выглядел уважаемым членом общества. Люди с иными правами могли купить билеты, или заняв с ночи очередь в динамовские кассы, или, если были отмечены везением, переплатив за них вдвойне в последний перед началом футбола момент, сунув купюры в чьи-нибудь запасливые и ловкие руки…

У Поликанова — он пришел на стадион с женой и двумя сослуживцами — билеты были на Южную трибуну. Затрудняюсь сказать сейчас: знал ли я уже о меньшей престижности «Юга». Но точно помню, что новизна ракурса сразу взволновала меня — предыдущие разы я смотрел игру с люксового, виповского, как теперь сказали бы, «Севера».

В первый раз — в сентябре сорок седьмого (дата моего очного знакомства с футболом) — трибуна пустовала (темнели под холодным дождем ребра скамеек) из-за незначительности матча, кончившегося, между прочим, сенсацией: куйбышевские «Крылья Советов» выиграли у московского «Динамо». Кто-то наверняка рассердится на меня за избыток личных впечатлений, не имеющих отношения к жизнеописанию Стрельцова. Но воспоминание о выигрыше «Крыльев» к судьбе Эдика отдаленное отношение все-таки имеет. А для моего о нем повествования так уж точно имеет — не случись тогда сенсации, меня скорее огорчившей, я бы стал не таким, каков я сейчас, — и книга моя о Стрельцове складывалась бы по другой логике.

В свои семь лет я твердо знал, что в мире, охваченном футболом, есть две силы — ЦДКА и «Динамо». Мир впервые разделился для меня на тех, кто за «Динамо» и кто за ЦДКА. И я впервые в жизни сделал в этом мире свой выбор. Правда, соседи по даче — дети покойного Евгения Петрова (я еще не читал «Двенадцать стульев» и Евгений Петрович был для меня только погибшим на войне папой товарищей) — болели за «Спартак». Но в мое сознание такое чудачество просто не вмещалось. Мне легче было руководствоваться в жизни стихотворением Агнии Барто про мальчика Петю, который с бабушкой пошел на матч ЦДКА — «Динамо», где, к ужасу внука, бабушка «начала хлопать динамовцам» и вообще болеть за них…

Сделав свой трудно объяснимый, как трудно объяснимы все пристрастия в футболе, выбор в пользу ЦДКА, я не был полностью уверен, что встал на сторону окончательно победившей силы.

Всё вокруг футбола пронизано было мощными динамовскими токами: магазин «Динамо» на улице Горького, в котором продавались теннисные ракетки с динамовской эмблемой, станция метро «Динамо» с мраморными барельефами, изображавшими спортсменов всех жанров, и, что самое главное, стадион, где проводились все стоящие матчи, тоже принадлежал «Динамо». Оставалось тщить себя надеждой, что хотя бы один из двух борющихся за мяч футболистов во дворе Третьяковской галереи, напротив писательского дома в Лаврушинском переулке, не динамовец, а из ЦДКА…

Блеклый матч под скучным дождем, не собравший публики, имел, однако, самое прямое отношение к тому, чтобы ЦДКА во второй раз стал чемпионом, превратив меня в маленького человечка, угадавшего направление, которого стоит придерживаться в предстоящей жизни.

Теперь я могу сказать, что всем лучшим (и точно в такой же мере худшим) я обязан не книгам, а футболу. Про Давида и Голиафа я в сорок седьмом году не слышал. Но видел, как игроки, защищавшие невыразительные цвета далекого от меня до того дня Куйбышева — кстати говоря, города, куда на самое опасное время войны эвакуировались правительственные учреждения и МХАТ, где на краткий срок собирался весь советский бомонд и чье имя я наверняка слышал, хотя и не связывал с футболом, целиком занимавшим мои мысли, — победили тех знаменитостей, чьи фамилии были мною заучены лучше, чем стихи Барто, пускай с трибуны я пока и не разбирал: кто из них кто?

Расстроенные поражением от черт-те кого динамовцы не справились и с совсем уж жалкими московскими «Крыльями». И теперь, чтобы снова стать чемпионом, наш ЦДКА должен был выигрывать у сталинградского «Трактора» обязательно со счетом 5:0 для лучшего, чем у динамовцев, соотношения забитых и пропущенных мячей.

После заказного убийства «Трактора» мог ли я сомневаться, что для ЦДКА нет ничего невозможного?

Правда, в следующие сезоны традиция куйбышевских «Крылышек» (на «Крылья» в обиходе они из-за мизерности своих успехов не тянули) раз в сезон, но непременно выигрывать у сильнейшего клуба, распространилась и на клуб Армии.

Голы знаменитым вратарям «Динамо» и ЦДКА обычно забивал кто-нибудь из двух переехавших в Куйбышев и недооцененных столицей футболистов — либо центр нападения Александр Гулевский, либо правый, инсайд Виктор Ворошилов, прозванный в честь «красного маршала» Климом. Клим вернулся потом в Москву — и стал выступать за «Локомотив». Очередь была за Гулевским. Я к тому времени, узнавший несправедливость жизни, внимательнее стал относиться к тем, кому в ней не везло. И радовался за самарского центра, когда после ухода Пономарева его пригласили в московское «Торпедо». Но в «Торпедо» в тот же год пришел и Стрельцов.

Осенью сорок седьмого года я успел еще побывать на матче московского «Спартака» с командой, которую считал своей задолго — за год, наверное, — до того, как увидел воочию. Как могло такое произойти? Видимо, что-то загадочное конкретизировалось в моем детском воображении после рассказов про армейский клуб во дворе городского дома и на даче в Переделкине. Не исключаю магического воздействия самой аббревиатуры ЦДКА. Ребенок военного времени, я не связывал, однако, команду ЦДКА непосредственно с армией. И красный цвет ее футболок будил во мне скорее эстетические, чем верноподданнические чувства. Я и сейчас — сквозь склеротическую толщу разнофактурных воспоминаний — вижу «ясно до галлюцинаций» энергию движения красных торсов, когда синий низ и ноги в гетрах с меньшим контрастом форсировали пространство, рассекая зелень.

В единственном иллюстрированном журнале тех лет цветные снимки, посвященные футболу, были редкостью. Но я все же знал, что белая спартаковская полоса пересекает алый фон. И у ворот стадиона я пытался вообразить себе, как сопряжется одинаковость цвета, обозначающего столь разное. Но «Спартак» вышел в зеленых футболках.

На этот раз на «Динамо» был аншлаг — и непривычное мне скопление народа поглотило меня и отвлекло от зрелища сугубо футбольного: шевеление зрительской массы размывало мое внимание. Я даже пропустил момент гола, забитого ЦДКА. Но спартаковский вратарь запомнился мне сгруппированностью своих прыжков и белым воротничком, выпущенным поверх свитера. Много позднее мы вместе с Алексеем Леонтьевым служили в газете «Советский спорт». И он, как старожил редакции, бывал со мною ревниво некорректен. Но я — с тогдашним своим гонором — никогда не сердился на его предвзятость. Я помнил и те выходы Леонтьева из ворот на втором в моей жизни футбольном матче, и тот день летом сорок девятого года, когда по вине защитника-одноклубника, желавшего взять в «коробочку» динамовца Карцева, вратарь получил травму, прервавшую его карьеру. Карцев успел выскользнуть, а Сеглин врезался в своего. Леонтьев не смог подняться без помощи врачей и санитаров — его унесли на носилках.

Я был странным ребенком, редко находившим понимание и у сверстников, и уж тем более у взрослых. В футболе я подсознательно искал драматургию: в цифрах счета, в сочетании противоборствующих сторон, в белом стихе имен. В наступившем сезоне мечтой моей — забегая вперед, скажу, сбывшейся — было увидеть матч между ЦДКА и столичным «Динамо». В «Спартаке» я не видел конкурента избранному мною клубу.