Школа насилия - Ниман Норберт. Страница 29

И в следующий же момент обе мамзели однозначно хмелеют. Потому что теперь они несут чушь, хихикают и уже не могут затормозить. Так что я молча сижу и гляжу, как верхняя губа Карин, которую она, когда дурачится, забавно выпячивает и кривит, как, значит, ее рот просто уже не может захлопнуться и встать на место. И как раскачиваются косички-дреды Амелии, которые она спускает на лицо, чтобы время от времени стрелять из-под них своими водянистыми глазками. Ведь ей приходится то и дело трясти головой в ответ на достаточно фривольные шуточки Карин. Какие шуточки? Увы, я и это забыл.

Но точно помню, что Карин сидела нога на ногу и этак покачивала голой ногой. И что я уже снова смотрел в окно кафе, держа под прицелом комплекс школьных зданий, три уродливых серых куба, оцепленных зелеными насаждениями. И не мог избавиться от ощущения, что юные леди в самом деле собираются со мной флиртовать. Приручают меня. То-то мой взгляд как раз зацепился за прозрачную нейлоновую рубашку Карин. Точнее говоря, за татуировку под правой грудью, просвечивающей из-под рубашки, поскольку ее владелица, я абсолютно уверен, нарочно, ловким движением плечей умудрилась так сдвинуть и одновременно распахнуть небесного цвета безрукавку, что мне ничего другого не оставалось, как запустить туда глазенапа. И я, старый осел, не успев оглянуться, уперся, так сказать, в декольте, а мои красотки, кажется, уже втихаря хихикают, а Карин продолжает травить свои пошлые байки. Не могу даже припомнить узор татуировки, не то цветок, не то насекомое или слово с неразличимо переплетенными буквами. Да мне все равно, я все думаю, как бы перейти к делу посреди этой экзальтированной трепотни. И наконец просто выкладываю карты на стол.

— Скажите-ка, что же, собственно, произошло с вашей подругой? — говорю я, опрокинув в себя единым духом стакан красного.

Вряд ли мне показалось. Амелия реагирует немедленно. Рывком отбрасывает волосы назад, выпячивает подбородок и испускает этакий нервозный вопль: «А-а-а, Надя!». Черт возьми, она прямо исходит злобой. Выдерживает паузу, встает, придвигает стул, опирается на локти и, уставясь на меня, еще раз выдает протяжное, полное ненависти «На-а-дя». После чего демонстративно умолкает, сверля меня взглядом, Господи, как будто перед ней самый презренный на свете предмет. Что за сериал тут показывают? — думаю я. Но к счастью — я бы не выдержал ее взгляд и был готов прервать представление, можешь мне поверить, — к счастью, здесь еще и Карин. Теперь она двигает плечами, чтобы вернуть безрукавку на место. Понимаешь, это одновременно и прикольно, и комично. Дескать, мы пошутили, вот что это означает. Вроде как мне рассказали анекдот, а в чем соль, я, увы, не уловил. И пока она медленно и равнодушно застегивает кнопки, в самом деле, под горло, что выглядит уж совсем смешно, какой послушный сладкий зайчик, весь из себя голубой и розовый, начинает она без всякого перехода, не отрывая взгляда от суетливых пальчиков.

Все как с ее младшим братом, небрежно сообщает она, делая постное лицо (я с этим Бенедиктом в общем-то знаком, он на полметра выше, чем она, хоть и младше на год), последнее время он тоже только и делает, что валяется в кровати, слушает пластинки, унылую классику, и пялится в потолок. Она тоже не знает, что с ним. Карин теперь прямо поет. Еще недавно такой был гиперактивный, прямо не удержать, мама все огорчалась. А теперь вот киснет. Она его спрашивала, какие проблемы. А зайчик только головой качает и продолжает пялиться в потолок. А потом пришел к ней в комнату и давай из себя философа корчить, ой-ой-ой. Жуткое занудство. Уж и расписал, — что придется ей когда-нибудь жить, как мама. Каждый день ходить в банк, выстукивать на компьютере бессмысленные цифры. А потом домой, в полном отупении от идиотской работы. Никакой охоты ни к чему, никаких друзей, даже никакого спорта. В разводе ты или нет, сказал он, везде одно и то же. Знаешь наперед, к чему все катится. Вот в принципе и вся философия, очень смело. Потом они вместе еще немножко молча печально поразмышляли об этом дурном, испорченном мире, о том, что именно им выпало на долю родиться в такое дерьмовое время. Но поскольку ей, Карин, к сожалению, тоже ничего не приходит в голову, дурацкие пластинки с классикой братец вроде все еще крутит. Н-да. Наверное, и с Надей происходит что-то похожее.

Амелия выслушивает эту историю, не меняя напряженной позы и не сводя с меня своего агрессивного взгляда. Теперь она вскакивает с места, да так неловко, что опрокидывает стул.

«А если он не умер, значит, он еще не убил себя». Амелия чертыхается, ее лицо багровеет. Да брось, издевается она, поднимая стул, уж эта ваша Надя. Она с силой грохает стулом об пол. Много о себе воображает, втюрилась по уши. Что она делает с Дэном. Со всеми нами. Крутит динамо. Осуществляет гнусную тактику сдерживания, она довела этим Кевина еще сколько лет назад. Ни с того ни с сего вдруг теряет к человеку интерес. Телка. Бек сказал то, Бек сказал это.

— Что такое? — говорю. — Что, говорят, я сказал? Я же, — говорю, — ничего не говорю.

— А пошел ты! — И она уносится прочь.

Разгневанный красно-зеленый хиппи-ангел. Вылетает в дверь. Бумс.

Как бы нечаянно Карин снова расстегивает верхние кнопки своей безрукавки, когда я, ошарашенный, оборачиваюсь к ней, и глядит на меня широко раскрытыми глазами. Она умеет смотреть так нежно и наивно, не поверишь. Только, кажется, я сам смотрел на нее не менее наивно, хотя без всякой нежности. В общем, с этого момента мне стало ясно, что пора прекратить это все, немедленно. Что они сели мне на шею и могут заездить до смерти. Тупые, пубертирующие дети, вот они кто. Все без исключения. Неспособные соблюдать простейших правил общения. Нет никакой надежды найти с ними общий язык.

И это открытие остается во мне. Уже четвертый день. Какая благодать. Что я могу это выговорить и знать, что так и будет. Слезайте с моей шеи. Не нужны вы мне. Никто. Никто.

А уж ты-то и вовсе не нужен. С этого времени я больше не занимаюсь тобой. Все. Хватит. Проехало. Какой смысл.

«Привет. Это я, Надя. Просто хочу поздороваться. Я тут немного почитала. И тебе, кто бы ты ни был и какую бы роль здесь, собственно, ни играл, что в общем-то вовсе не так сложно, как думает Франк, так вот, тебе я хочу сделать втык, чтобы ты знал, этот человек вполне о'кей. Я, во всяком случае, не знаю ни одного более симпатичного, а может, и ни одного лучшего учителя, чем он. Так что, пожалуйста, уясни это себе, если ты вообще способен что-то соображать. И объясни это ему. И кроме того, пусть он непременно продолжает свое дело. Я, правда, не могу объяснить почему, а тем более зачем, но я уверена, это важно. Вроде все. С наилучшими пожеланиями! P. S. Кстати, у меня все отлично».

Это действительно она набрала. Хоть верь, хоть не верь. Сидела за моим компьютером, накинув на плечи мою вязаную куртку, а мне было велено в это время смотреть в окно.

«Прочтешь через полчаса после того, как я уйду», — приказала она. И я честно выполнил обещание.

И я выполню, конечно, и вторую просьбу. То есть буду продолжать свое дело. Ты слышала, Надя?

Ну, что ты на это скажешь? Тут возникает совсем другая интонация, игра сразу вызывает какое-то новое чувство, а? Я могу обращаться к Наде напрямую: дорогая Надя, у тебя все в порядке? И не нужно больше брюзжать в пустоту, натыкаясь на твое непробиваемое молчание. Наконец-то ты отодвинешься на задний план. Я уже поставил тебя в угол. Нечего дуться, успокойся, я не злобствую, я смеюсь. Видишь, я все-таки забочусь о тебе.

Просто теперь царит другая атмосфера, придется тебе к ней привыкать. Может, такому, как ты, слишком жарко, наверное, поэтому ты и сидишь там в тени. Но я чувствую себя великолепно здесь, так сказать, на ослепительном солнце. Окна распахнуты настежь, в комнату вливается свет, я в нем буквально купаюсь, зная, что с сегодняшнего дня опыты продолжаются, прежде всего для Нади. Из соображений выживаемости, чтобы уж говорить совсем прямо и совсем откровенно, даже немного высокопарно, если угодно. Я трачу силы не напрасно, не ради себя, я-то случай безнадежный и наконец это понял, но ради человека, которого некоторым образом люблю. Так точно, люблю, видишь, написал, с подлинным верно, назло твоим всегдашним ложным толкованиям, они меня больше не запугают. В отличие от тебя Надя как раз понимает все совершенно правильно. Кроме того, и, собственно, это самое прекрасное, в последнее время мне доставляет удовольствие сидеть здесь перед экраном. Дополнительный источник света и тепла, черт возьми. Нога еще болит, но я уложил ее повыше, пальцы летают над клавиатурой, во мне все так и кипит. Сейчас взорвусь и выплесну это варево.