Молот Люцифера - Нивен Ларри. Страница 27

— Сейчас переведу, — сказал Форрестер. — В случае столкновения испарится примерно шестьдесят миллионов кубических километров воды. Или, если вам это больше по нраву, пятьдесят миллиардов кубических футов. Вполне достаточно, чтобы все США оказалось под слоем воды. Под слоем в двести двенадцать футов.

— Прекрасно, — сказал Шарпс. — Итак: в атмосферу вылетают шестьдесят миллионов кубических километров воды. И после этого, Гарви, выливаются обратно в виде дождя. Значительная часть этого дождя, прольется над полярными областями. А поскольку вода замерзнет, то это будет уже не дождь, а снег. Быстрое формирование ледников… которые движутся к экваториальным областям… да. Гарви, историки полагают, что в следствии извержения Феры изменился земной климат. Мы точно знаем, что извержение Тамбоуры — примерно той же силы, каким было извержение Кракатау — привело к тому, что историки предыдущего столетия называли «годом без лета». Голод. Неурожаи. Наше ванильное мороженое приведет, вероятно, к наступлению нового ледникового периода. Облака, облака отражают свет. Меньше солнечного тепла достигнет земной поверхности. Снег также отражает свет. Становится все холоднее. Выпадает все больше снега. Ледники ползут к экватору, не успевая растаять. Положительная обратная связь.

Дела, похоже, оборачиваются чертовски серьезно.

— Но что служит причиной прекращения ледниковых периодов? — спросил Гарви.

Форрестер и Шарпс одновременно пожали плечами.

— Итак, — сказал Хамнер, — моя комета окажется причиной наступления ледникового периода? — лицо у него было вытянувшееся, мрачное. Так выглядело бы лицо его бабушки, если бы она узнала, что ее похороны обошлись в 60.000 долларов.

— Нет, — сказал Форрестер. — Мы говорили лишь о ванильном мороженом. Гм… Молот больше.

— Хамнер-Браун. Насколько больше?

Форрестер неуверенно развел руками.

— Раз в десять.

— М-да, — сказал Гарви. Он отчетливо видел: через поля, через леса ледники ползут к югу. Растительность убита снегом. Вниз, по Северной Америке — в Калифорнию, по Европе — к Альпам и Пиренеям. За зимой следует зима, становится все холоднее, гораздо холоднее, чем было в «великие морозы» 76 — 77 годов. И — черт возьми! — никто даже не упомянул хотя бы, что произойдет с приливами и отливами. Это будут не просто волны… «Но комета не может иметь такую же плотность, как кубическая миля м-м-м…»

Тут с ним это и произошло. Гарви откинулся — упал — на спинку своего кресла и утробно загоготал. Он просто не мог выговорить ни слова.

Позднее он сделал для себя — только для себя — еще одну запись. Сделав в том жалком подобии кабинета, который предоставила ему студия: муляжи книг на полках, потертый ковер на полу. Здесь он мог говорить свободно.

— Просим за это прощения. (Эти слова надо будет вставить сразу после того, как зритель увидят, что Гарви потерял контроль над ситуацией. А во время интервью с Шарпсом он терял контроль несколько раз). Особо нужно отметить следующие пункты. Первое: вероятность того, что твердая составляющая Хамнер-Браун столкнется с Землей, ничтожно мизерная. На таком расстоянии сам Дьявол не смог бы попасть в такую маленькую мишень, как наша планета. Второе: если столкновение состоится, эффект, вероятно, будет такой, как если бы с Землей столкнулось несколько больших и массивных тел. Некоторые из этих тел упадут в океан. Другие ударят в землю, где разрушения окажутся локальными. Все же: если Хамнер-Браун столкнется с нашей планетой, это будет, как если бы Дьявол ударил по ней чудовищно громадным молотом.

АПРЕЛЬ: ИНТЕРЛЮДИЯ

Леонилла Малик подписала рецепт и отдала его больному. Этот — последний за сегодняшнее утро, и, когда пациент вышел из ее кабинета, Леонилла выдвинула ящик стола и достала бутылку «Гранд Маринер». Наполнила маленький, изящной формы стаканчик. Дорогостоящий ликер достался ей в подарок от одного из ее товарищей-космонавтов. Когда пьешь этот напиток, тобой овладевает восхитительное ощущение декаданса. Еще приятель подарил ей шелковые чулки и комбинацию из Парижа.

А я никогда не бывала за границей, подумала она. Какие бы усилия я не прикладывала, за рубеж меня никогда не выпустят.

Хотелось бы ей понять, какое теперь у нее социальное положение. Ее отец был врачом — и имел очень хорошую репутацию среди кремлевской элиты. А затем раскрылся заговор врачей отравителей, безумная вера сталинистов в то, что кремлевские врачи пытались отравить Первого революционера нашего времени, Народного Героя, Учителя и Вдохновителя, Вождя мирового пролетариата товарищи Иосифа Виссарионовича Сталина. Отец Леониллы и еще сорок врачей сгинули в подвалах Лубянки.

В наследство от отца ей достался номер «Правды» за 1950 год. В нем было старательно подчеркнуто каждое упоминание имени Сталина. Лишь на первой странице его имя упоминалось девяносто один раз, десять раз его именовали Великим вождем и шесть раз Великим Сталиным.

Его следовало бы отравить, этого выродка, подумала Леонилла. Мысль эта вызвала неприятное чувство: она противоречила имеющей давнюю историю традиции. В советских медицинских учебных заведениях Клятва Гиппократа не изучалась, но Леонилла прочла ее.

Будущее Леониллы, как дочери врага народа, не казалось особенно лучезарным. Но времена изменились и врач Малик был реабилитирован. В числе прочего — во искупление сделанного — Леониллу избавили от должности секретарши в захолустном украинском городке и послали учиться в университет. Любовная связь с полковником военно-воздушных сил привела к тому, что Леонилла научилась водить самолеты. А затем, как ни странно, она была зачислена в отряд космонавтов — хотя ее положение там по сию пору оставалось неопределенным. Полковник стал генералом. И, хотя уже давным-давно был женат, продолжал помогать ей.

Ей так и не удалось побывать в космосе. Ее тренировали для этого, но в полет — так ни разу и не назначили. Вместо этого она занималась лечением летчиков и членов их семей. И продолжала тренировки и надеялась на счастливый случай.

В дверь тихо постучали. Сержант Бреслов, паренек не более девятнадцати лет от роду. Бреслов очень гордился тем, что он сержант Красной Армии. Только, разумеется, армия больше не называется Красной. Она перестала ею быть с тех пор как Сталин настоял на ее переименовании во время войны, которую он нарек Великой Отечественной. Бреслов предпочел бы название «Красная Армия». Он часто говорил о том, как хотел бы принести свободу всему миру — на острие своего штыка.

— Товарищ капитан, для вас получено сообщение. Вам приказано лететь в Байконур, — он нахмурился, уставясь в бутылку, которую Леонилла забыла убрать.

Значит: пора за работу, — сказала Леонилла. — Это настоящий праздник. Составите мне компанию? — и налила стакан для Бреслова.

Он выпил налитое — стоя и с выражением неослабной бдительности. Это была единственная для него возможность выказать офицерам неодобрение, когда видел, что они пьют до обеда. Разумеется, до обеда пили многие, что служило Бреслову добавочным доказательством, что дела пошли хуже с тех пор, как Красная Армия перестала Быть Красной. О том, какой была Красная Армия, ему много (и хвастливо) рассказывал его отец.

Через три часа она уже летела по направлению к космопорту. Ей все еще едва верилось: недвусмысленный срочный приказ, согласно которому она сейчас летит на тренировочном реактивном самолете. Ее вещи будут высланы позднее. Что там случилось такое важное? Она выбросила вопрос из головы и отдалась радости полета. Одна, в чистом небе, никто не заглядывает тебе через плечо, никакой другой пилот не перехватывает управление — восторг. Лишь одно на всем белом свете может быть лучше.