Мертвый петух - Нолль Ингрид. Страница 31

Снова осмотрела пепельницу, неопрятную постель и валяющиеся на ковре носки не первой свежести. Как же странно устроила природа: люди способны не замечать множество неприятных деталей, а многие даже одержимы мыслью разделить подобный ночной лагерь с его владельцем. «Неужели тебе хочется попасть в эту постель, Рози?» — спросила я себя. Это было крайне сомнительно. Во-первых, я была крайне чувствительна к посторонним запахам, а вид обнаженного тела вообще был мне неприятен. Во-вторых, я очень боялась не оправдать ожидания мужчины. А что, если я никогда и не любила Витольда?

Вернувшись в свою комнату, я легла на кровать прямо в одежде и взяла журнал, но вместо того чтобы читать, уставилась в потолок.

Дверь распахнулась. В комнату впорхнула Китти с посвежевшим лицом и сияющими от восторга глазами.

— Было та-а-ак чудесно! — воскликнула она. — Завтра ты обязательно должна пойти с нами!

С этими словами она протянула мне лиловую астру на сломанном стебле и позднюю розу.

— T'is the last rose of summer [29], — напевала она, стаскивая с себя вещи одну за другой и бросая их на кровать. — Я еще даже душ не принимала, — сказала Китти.

Она доверчиво стояла перед моей кроватью в чем мать родила.

— Утро — самое прекрасное время суток: на лугах лежит туман, цветут осенние безвременники, в деревне развозят молоко. А эти восхитительные крестьянские сады, там во-о-от такие георгины! — Она развела руки в стороны.

Мне пришлось посмотреть на нее, хоть я и испытываю большую неловкость, когда вижу обнаженное тело. Нужно было признать, что серая мышка Китти без одежды выглядела просто потрясающе. Ее тело оказалось крепким, очень стройным и излучало какую-то естественную жизнерадостность. Мурлыча песенку, она вприпрыжку побежала в душ. Отчего она была так счастлива?

Я старалась не расплакаться. В конце концов, в свои тридцать пять лет Китти все еще не замужем, так что никаких причин для зависти или ненависти у меня не было. Зачем зря тратить энергию? От подруги по несчастью не приходится ждать подвоха. По-настоящему я ненавидела другой тип женщин — самодовольных матерей.

За завтраком Витольд рассказал нам, что у Китти сегодня день рождения. Так вот что было причиной ее радости! А я уж боялась, что Витольд объяснился ей в любви. Я разозлилась на себя за то, что обратила внимание только на год рождения в ее паспорте. Витольд украсил чашку Китти плющом и красным шиповником. Ей предоставили право решать, как мы проведем сегодняшний день.

— Здорово, — сказала всегда скромная Китти, сияя от удовольствия. — Тогда я предлагаю еще немного проехать дальше, найти новую гостиницу и посмотреть другой район Эльзаса.

— Город и культура или сельская местность и природа? — спросил Эрнст.

— Природа! — потребовала Китти. — Деревни, сады и прежде всего хорошая еда!

— До сих пор так оно и было, — заметила Скарлетт. — Не скажу, что мы голодали.

Мы выехали после завтрака. Китти сидела рядом с Витольдом и, словно инструктор по вождению, говорила: «направо», «налево» или «стоп». Она выбирала самые узенькие улочки, восхищалась крестьянскими домиками, обнаружила аиста на крыше и через два часа заставила нас начать поиски пристанища в какой-то деревушке: сказала, что хочет остановиться именно здесь. В гостинице на главной улице оставалась лишь одна свободная комната. Нам посоветовали заглянуть в бывшую усадьбу, которая была перестроена в отель. Мы с трудом нашли дорогу, но место оказалось на редкость живописным.

— Если здесь окажутся свободные места, — с детской непосредственностью загадала Китти, — то мне будет везти целый год!

Выяснилось, что в гостинице остались два двухместных номера, в один из которых можно поставить дополнительную кровать.

— Отлично! — воскликнула Китти.

— Да, — сказал Эрнст Шредер, — тогда один номер у нас будет для девочек, а второй — для мальчиков.

Дом был очень старый, с невероятно толстыми стенами и широкими ступенями, ведущими к входной двери. Зеленые ставни на окнах наполовину отвалились, а кое-где их не было вовсе. Наши комнаты находились на предпоследнем, втором, этаже. В бывшем домике для прислуги теперь находился маленький ресторан. Чтобы попасть туда, нужно было пересечь мощеный двор.

Нам, трем «девочкам», досталась самая большая комната. Забравшись на широкий подоконник, я смотрела из окна на здание ресторанчика, перед дверью которого сидели пять кошек. Стоило кому-то отворить дверь снаружи, как они тут же шмыгали в помещение. Через несколько минут дверь снова распахивалась, на сей раз изнутри. На порог выходил повар и вышвыривал кошек на лестницу одну за другой. Через несколько минут они снова собирались под дверью и, как только появлялся очередной торговец овощами или мясом, проскакивали внутрь.

Насладившись прекрасным осенним видом из окна, мы решили отправиться на прогулку. В саду винодельческого хозяйства росло множество подсолнухов. Мы видели собак, телят, детей и сборщиков винограда. Китти не помнила себя от радости.

К нам подбежал повар: не хотим ли мы сегодня вечером попробовать бэккаоффа?

— Да! — сказала Китти.

Я робко поинтересовалась, что это такое, потому что мой желудок еще не совсем оправился после вчерашней ночи. Повар описал нам блюдо: свиной хвост, баранья лопатка, говяжья грудинка и картофель несколько часов должны тушиться в белом пино с различными приправами и большим количеством лука и чеснока. Все это готовят в какой-то особой глиняной посуде в раскаленной печи. У моих спутников от одного описания потекли слюнки. Ну и пусть едят свой свиной хвост, а я лучше закажу овсянку.

Даже прогулка была мне не в радость из-за резей в желудке. За завтраком я лишь выпила немного чаю. С каким удовольствием я бы осталась в гостинице, в уютной крестьянской кровати! Я бы распахнула настежь окно и немного подремала, прислушиваясь к непривычным звукам, доносящимся с улицы. В то же время я боялась, что меня могут принять за старую больную клячу, недовольную всем зануду. Поэтому пришлось стиснуть зубы и шагать, шагать вперед…

Очень скоро я стала казаться себе солдатом наполеоновской армии, бредущим по бескрайним русским степям и болотам навстречу верной погибели.

Поначалу никто не замечал моих страданий. Однако через три часа, в течение которых я не говорила ничего, кроме «да» и «нет», заботливый Витольд наконец сообразил, что солдат Тира больше не в силах стоять на посту. Тут я призналась, что плохо перенесла вчерашний ужин. Витольд вытащил из кармана рюкзака небольшую плоскую бутылку:

— Сделай глоточек, это должно помочь. В нос ударил резкий запах. Если бы кто-нибудь другой предложил мне выпить такое, я бы наверняка отказалась. Но это был Витольд. В бутылке оказалась отвратительная настойка на каких-то травах. Удивительно, но она и вправду помогла.

— Ну как? — спросил он, глядя на меня с интересом. В его голосе сквозила уверенность в эффективности этого средства.

Я вяло кивнула.

— Слушай, — сказал он, — сейчас мы выйдем на дорогу, поймаем машину и отправим тебя обратно в гостиницу!

Вопреки ожиданиям, нам сразу же удалось это сделать. На обочине остановился фургончик, перевозивший ведра с краской и малярные инструменты. Тут Витольду опять предоставилась возможность щегольнуть превосходным французским. Он сказал, что у мадам случился внезапный приступ дурноты.

— Я поеду с ней, — вдруг сказала Скарлетт. — Если нам предстоит еще три часа тащиться обратно, то со мной тоже что-нибудь случится!

Жестами она объяснила водителю, что хочет позаботиться о больной, залезла в фургон и уселась на заляпанную краской лестницу. Она царственно-небрежно помахала оставшимся, а я с бесконечным облегчением упала на сиденье рядом с водителем.

Оживленно жестикулируя, Скарлетт принялась на ужасном французском болтать с водителем, которого могла наблюдать в зеркальце заднего вида.

Она делала очень много ошибок, но в отличие от меня была способна поддерживать беседу на чужом языке, чего я совершенно не умела. Когда мы приехали на место и попрощались с водителем, Скарлетт сказала: