Охотники Гора - Норман Джон. Страница 13

— Причем очень искусная, — заметил я. — Очень!

Сомневаться в этом не приходилось. Наоборот, оставалось лишь восхищаться ее мастерством, как мы восхищаемся любым мастером своего дела: портным, искусно владеющим иглой, или виноделом, в руках которого обычная ягода превращается в чудодейственный напиток.

Я окинул взглядом полупустую таверну. В глубине зала, отрешившись от окружающего, над доской, уставленной красными и желтыми деревянными фигурками, склонились два человека. Их полностью поглотила каисса. Один из них был профессионалом, мастером, зарабатывающим игрой себе на жизнь — на ночлег где-нибудь в таверне на окраине города и кружку паги, выпитой здесь же, у стойки; противником его оказался тот широкоплечий светловолосый гигант с Торвальдсленда, что запомнился мне своей всклокоченной бородой и синими, холодными как лед глазами. Волосы у него на затылке были сплетены в небольшую косицу, на коленях лежал массивный обоюдоострый топор, а длинную, до колен, куртку из толстых шкур обитателей северных лесов опоясывал широкий ремень, расшитый знаками, приносящими, как традиционно считается, удачу. На Торвальдсленде каисса популярна так же, как и везде на Горе. Северяне считаются особенно настойчивыми и упрямыми противниками, и их поединки нередко затягиваются до глубокой ночи, а любая нечестность в игре неизменно заканчивается выяснением отношений на мечах или топорах. Однако не сама по себе игра разжигает огонь вражды в противниках и толкает их на кровопролитие; наоборот, она объединяет людей, собирает вокруг себя всех способных насладиться ее безграничной красотой, независимо от их национальности, профессии, склада характера и образа жизни — объединяет их, несмотря на все их различия.

Вот и сейчас над доской как зачарованные замерли широкоплечий молодой человек с Торвальдсленда и гроссмейстер, прибывший, должно быть, откуда-нибудь из далекой Турий, Ара или Тора.

Игра прекрасна. Девушка, прислуживающая нам, тоже была прекрасна, хотя блистала красотой несколько иного рода. Мы уже расправились с мясом и осушили по два стакана паги.

— Хозяева желают еще чего-нибудь? — опустившись рядом с нами на колени, спросила она.

— Как тебя зовут? — спросил Римм, приподняв девушке подбородок и разглядывая ее.

— Тендина, если хозяину угодно, — ответила она, послушно повинуясь движению его рук.

Турианское имя, отметил я про себя. В свое время я знал девушку, звавшуюся так же.

— Хозяева желают еще чего-нибудь? — снова спросила девушка.

Римм усмехнулся. Вдруг с улицы донеслись какие-то крики. Мы переглянулись. Турнок бросил на стол серебряный тарск. Все мы были удивлены. Даже Римм, не сводивший с девушки оценивающего взгляда. Она попробовала было встать и отойти от нашего столика, но Римм ловко поймал ее за волосы и быстро подвел к дальней стене зала, где потолок, плавно опускаясь, доходил почти до самого пола.

— Ключ! — не останавливаясь, бросил он владельцу таверны, и тот, перегнувшись через стойку, протянул ему небольшой плоский ключ.

Римм отпер им наручник на запястье рабыни и, продев соединяющую его цепь через вделанное в стене металлическое кольцо, снова защелкнул его на руке девушки. Этим он давал понять, что оставляет ее за собой.

— Я скоро вернусь, — пообещал он, поднимая к себе лицо стоящей на коленях рабыни и пряча ключ от ее наручников за пояс.

Девушка ответила ему гневным взглядом.

— Не скучай, — усмехнулся Римм и поспешил к нам.

Мы направились к выходу, чтобы посмотреть, чем вызван такой переполох на улице. Многие из посетителей таверны были уже здесь, даже танцовщица и музыканты поспешили следом за ними.

Прохожие сплошным потоком текли по обеим сторонам улицы по направлению к набережной, находящейся в какой-нибудь сотне пасангов от таверны, откуда до нас доносились звуки флейты и барабана.

— Что там такое? — спросил я у обгоняющего нас парня, очевидно скобяных дел мастера.

— Публичное обращение в рабство, — пояснил он. Из-за спин столпившихся у края мостовой людей нам с Риммом и Турноком едва удалось разглядеть понуро бредущую, спотыкающуюся на каждом шагу девушку. Руки ее были связаны за спиной, а шла она так, словно что-то подталкивало ее сзади. Я привстал на цыпочки. За девушкой медленно двигалась повозка, едва достигавшая четырех футов в высоту, с плоским дощатым верхом, которую тащили впряженные в нее восемь женщин-рабынь в коротких туниках. Управлял повозкой идущий позади нее человек, который держал в руке кожаные вожжи, тянущиеся от ошейников рабынь. По обеим сторонам повозки шли музыканты с флейтами и барабанами, а замыкали процессию пятеро гордо вышагивающих людей в белых одеяниях, украшенных золотистой и малиновой вышивкой. Это, вероятно, судьи, решил я. С передней части повозки выступал шест длиной восемь-девять футов, заканчивающийся полукруглой кожаной подушечкой и короткой цепью. Подушечка упиралась как раз в шею девушки, а цепь, плотно охватывая шею, была пристегнута к шесту. Таким образом, повозка, двигаясь вперед, подталкивала девушку и заставляла ее идти.

Музыка стала громче.

И вдруг я узнал девушку — та самая, с надрезом на ухе, что сегодня утром так ловко расправилась с ремнем моего кошеля! Очевидно, позднее удача от нее отвернулась. Теперь ее ожидало наказание, официально принятое на Горе для женщин, вторично уличенных в воровстве.

На плоской дощатой поверхности повозки уже установили широкую металлическую подставку с раскаленной добела медной жаровней, из которой торчала длинная рукоятка щипцов. Здесь же возвышалась небольшая дыба для публичного клеймения рабов, выполненная в манере, распространенной в окрестностях Тироса, — лишнее свидетельство смешения различных культур, столь характерное для Лидиуса.

Повозка остановилась на широком перекрестке неподалеку от набережной. Один из судей поднялся по ступеням на повозку, прочие остались на мостовой.

Девушка, оказавшись в центре плотно обступивших ее зрителей, низко опустила голову. Она продолжала стоять спиной к повозке.

— Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне лицом? — обратился к ней старший судья, используя напыщенные и цветистые обороты речи, столь любимые свободными горианскими женщинами.

Я обменялся с Риммом и Турноком быстрым взглядом.

— Это она, — сказал я. Мои спутники усмехнулись.

— Должно быть, та самая, что опоила наркотиками и обчистила Арна, — добавил Римм.

Мы рассмеялись. Да, Арн, наверное, многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас здесь. Чего, конечно, не скажешь о самой Тине.

— Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне? — с прежней издевательской учтивостью повторил старший судья.

Девушка неловко повернулась в прилегающей к ее шее полукруглой кожаной подушечке, удерживаемой на плечах толстой цепью, и подняла глаза на стоящего на повозке судью.

— Вы пытались — и это совершенно точно установлено — совершить воровство, — официальным тоном произнес судья.

— Чего там пыталась! Она меня обокрала! — обращаясь к толпе, видимо, уже не в первый раз, закричал один из присутствующих. — Она украла два золотых! У меня есть свидетели!

— Верно, — поддержал его еще кто-то. — Нам потребовалось не меньше ана, чтобы ее поймать.

Судья не обращал внимания на их реплики.

— Вы пытались совершить воровство вторично, — продолжал он.

На лице девушки отразился ужас.

— Вы обвиняетесь в воровстве вторично, — напомнил судья, — и со всем прискорбием я вынужден привести приговор в исполнение.

Девушка не в силах была пошевелиться.

— Леди Тина, вы понимаете, что это означает?

— Да, господин судья, — едва слышно пробормотала она.

— Желаете ли выслушать, какой вам вынесен приговор, леди Тина? — поинтересовался судья.

— Да, господин судья, — глядя на него, ответила девушка.

— Леди Тина, вы приговариваетесь к публичному обращению в рабство.

Слова судьи потонули в одобрительном хоре голосов. Девушка обречено уронила голову. Ее уже ничего не могло спасти.