Рабыня Гора - Норман Джон. Страница 21

Но вот мужчины уже готовы.

— Пожалуйста, хозяин, — рыдая, взмолилась я, — защити меня! Я люблю тебя! Люблю! Оставь меня себе, хозяин!

Смех, болтовня, заключаются пари.

Моим преследователям теперь, наверно, уже тоже набросили на головы мешки. Только колокольчиков на них нет. И они не связаны.

Щеки под колпаком залили слезы. Темная ткань повлажнела.

Я — Джуди Торнтон, студентка-словесница престижного женского колледжа, поэтесса, тонкая, чувствительная натура!

Но вот прозвучало радостно-возбужденное «Ату!», и в тот же миг на меня обрушился удар хлыста. Я бросилась наутек.

Безымянная рабыня в чужом мире, во власти воинов-дикарей, в первобытном лагере. Объект охоты, прелестная двуногая дичь, всего лишь приз в жестокой игре.

Дичь замерла, задыхаясь, звеня колокольчиками, вертя головой, словно могла видеть. Голова опутана колпаком.

Вдруг рядом послышалось дыхание мужчины. Кто это — судья или один из преследователей?

Прикосновение хлыста.

Я вздрогнула, колокольчики зазвенели. Нет, не ударил, только коснулся. Судья. Дает знать, что это он.

Я судорожно хватала ртом воздух. Колокольчики не замолкали. Вот еще мужчина, приближается. Нет, упал. Еще один — слева.

Я замерла от страха.

Хлыст со свистом рассек воздух, резкий удар обжег тело. К немалому веселью мужчин, судья хлестнул меня пониже поясницы. Бешено звеня колокольчиками, я бросилась вперед. Какой позор, какое унижение! Глаза саднило от слез. Хлыст пускают в ход часто, если девушка пытается жульничать, нарушает правила. Считается, что это самый лучший способ подхлестнуть красавицу — пусть пошевеливается попроворнее. Я стояла на месте дольше пяти инов — вот судья и хлестнул меня для острастки. Второй раз в жизни меня стегали хлыстом. Еще раз испытать такое не хотелось, тем более когда на тебе кроме колокольчиков и колпака — ничего. Мужчины хохотали. Я разозлилась, потом расплакалась. Злись не злись, ты всего лишь рабыня, твои чувства никого не интересуют. Это свободная женщина может позволить себе злиться, может выйти из себя — никто ее не накажет. Для рабыни мужчина. — хозяин. Злится рабыня — пустяки! Кто станет обращать на это внимание? Случается, хозяин нарочно, просто для развлечения злит девушку, но, как ни крути, и она, и хозяин знают: плетка — в его руках, а не в ее. Не то чтобы рабыни никогда не злятся. Злятся, конечно. Только это все равно ничего не значит. Вот я и заплакала. Удар хлыста вовсе не безболезнен, но унижение, которое испытываешь, когда тебя стегают по определенной части тела, куда горше.

Плача и спотыкаясь, бежала я по лагерю. Мужчины не отставали. Падали, натыкаясь на препятствия, вставали и снова бежали следом. Руки освободить я не могла. Раз, пронзительно вскрикнув, упала прямо в мужские объятия. Под хохот зрителей он отбросил меня прочь. Он в игре не участвовал. Другой раз меня поймал судья. Придерживая, чтобы не ударилась, оттолкнул к окружающей лагерь скале — помог сориентироваться. Я снова бросилась бежать. Беспорядочно петляла по лагерю, сбитая с толку, несчастная, безумно боясь — вдруг поймают? Да и хлыста отведать больше не хотелось. И опять кто-то, не участвующий в игре, поймал меня, чтобы не врезалась в колючую стену, не ободралась о шипы. Ну и хохотали же они! Не раз всего в нескольких ярдах я слышала голоса чертыхающихся преследователей. Одному оставалось до меня не больше ярда, но я увернулась и была такова. Другого я ударила, помчалась прочь и, споткнувшись, гремя колокольчиками, покатилась по земле. Услышала, как он прыгнул ко мне, на мгновение почувствовала на правом бедре его руку. Рука другого коснулась левой икры, но я выбралась, сначала перекатившись в сторону, потом ползком, и помчалась что было духу. Однажды вдруг показалось, что кругом, куда ни повернись — скала. Не зная, куда броситься, я вертелась как заведенная. Но все-таки нащупала выход и оказалась где-то в центре лагеря. Чуть не зажали у скалы! Я стала осмотрительнее, начала играть с умом. Еще дважды, когда я, думая, что судьи нет поблизости, замирала, не давая колокольчикам звякнуть, слишком долго задерживалась на одном месте, на мое тело опускался хлыст: первый удар пришелся по левой руке выше локтя, второй, больнее, по правой икре.

И вот я снова бросилась бежать и угодила прямо в руки мужчине. Думала, он освободит меня, отбросит обратно, но он не отпускал.

— О, нет, — зарыдала я. Крепко обхватив, он поднял меня, кричащую и извивающуюся, на плечо и торжественно пронес по кругу. Зрители хохотали. Судья, похлопав его по спине, провозгласил:

— Поймана!

Какой беспомощной чувствуешь себя, болтаясь на плече у мужчины, не доставая ногами до земли, не в силах освободиться! Я — его пленница. Вокруг — радостные возгласы, победителя хлопают по спине. А он, схватив меня за руку у самого плеча и за лодыжку, торжествующе поднял над головой, хвастаясь перед всеми своей добычей. Слышно было, как мужчины довольно хлопают себя по левому плечу. Среди мужских голосов я различила радостный возглас Этты. Разве она не рабыня? Не сестра мне? Разве не понимает моего несчастья? А победителю, кто бы он ни был, не терпелось овладеть мною. Небрежно, точно тряпку, швырнул он меня к своим ногам. И вот по моему телу ползут его руки. Я отвернулась, застонав.

Кончил. Встал. Я, связанная, лежу в грязи. Теперь он снимет колпак, пойдет выпить паги, отпраздновать победу.

А я лежу, втоптанная в грязь, и плачу. Лишь шелохнусь — звон колокольчиков. Рабских колокольчиков.

Вскоре ко мне подошел судья. Поднял меня на ноги. Снова «Ату!», снова удар хлыста. Я снова бросилась бежать.

В тот вечер четырежды становилась я дичью в этой жестокой игре.

Четырежды поймана, брошена навзничь в грязь в лагере варваров, четырежды изнасилована — даже не знаю кем.

Когда все закончилось, Этта развязала меня, сняла с головы мешок. Так хотелось, чтобы обняли, утешили — но нет. Радостно улыбаясь, она поцеловала меня, одну за другой отвязала гирлянды колокольчиков, последним сняла колокольчик с бедра. Поманила за собой — помогать прислуживать мужчинам. Я ошеломленно подняла на нее глаза. Да как я могу прислуживать? Она что, не понимает, как надо мной надругались? Я не горианская девушка. Я — землянка. Четыре раза меня взяли силой, не спросив, сделали утехой для мужчин, неужто это не имеет никакого значения? Этта улыбалась мне. «Нет, — говорили ее глаза, — не имеет. Разве забыла? Ты — рабыня. Чего же еще ты ждала? Разве тебе не понравилось?»

Я угрюмо опустила глаза. Да, я землянка, но я — рабыня.

Конечно, никакого значения это не имеет — дошло до меня позже. Я — ничто. Так — вина подать, одежду зашить. Так вот в чем суть. Вот что значит быть рабыней. Как же хозяин позволил? Я же ЕГО рабыня! Неужели я значу для него так мало? Он лишил меня невинности, наслаждался мною, полностью поработил меня, заставил сдаться на милость победителя. А теперь позволяет своим людям надо мной куражиться. Неужели он меня не любит? Вспомнились его глаза — какими я увидела их за секунду до того, как, готовя на роль жертвы, мне набросили мешок на голову. «Ты ничто, — говорили эти глаза, — ничто. Ничтожная рабыня».

Я наливала вино из бутыли в чашу одному из мужчин.

Взглянула на него и замерла. Туника запачкана землей. Глаза наши встретились. Значит, это один их тех, кто обладал мною. А теперь я ему прислуживаю. Он смотрел на меня. Я протянула ему чашу, но он ее не принял. Глядя ему в глаза, я прижала край чаши к губам и снова протянула ему. Он все смотрел на меня.

По окончании игры мне не позволили надеть та-тиру. Хозяин проронил короткое слово — я должна остаться обнаженной. Таков обычай — после игры девушке не позволяют одеться, выставляют напоказ ее красоту: на радость победителям, на зависть побежденному, для услаждения взоров зрителей, а еще, наверно, чтобы подстегнуть их к участию в будущих играх, пробудить дух соперничества за обладание дивным призом. Он смотрел на меня в упор.