Опасный спутник - Нортон Андрэ. Страница 6

В центре двора был прудок и, кроме того, ухоженные клумбы цветов или декоративного кустарника; каждая была огорожена низенькой оградкой. Тротуар вымощен цветными камнями и блоками кристаллического материала. Неожиданно, когда мы следовали за слугой, несущем наш багаж, я заметила, что Бартаре двигается по вымощенной дорожке странными прыжками, каждый раз стараясь поставить ногу только на кристаллическую плиту. Узор на дороге поглотил ее до такой степени, что можно было подумать, она была занята действием, от которого зависит очень много.

Потом она вскинула голову и быстро осмотрелась, будто хотела убедиться, что ее не заметили. Наши взгляды встретились и задержались меньше чем на мгновение. Она отвернулась и пошла нормально, не обращая внимания на то, что лежало у нее под ногами. Но я знала: она поняла, что я наблюдала за ней. И снова я почувствовала беспокойство и огромное желание обсудить это с кем-то, кто знает больше, чем я.

Три комнаты, приготовленные для меня и детей, располагались с задней стороны двора. Комнаты для Гаски, которые она займет, когда приедет с медсестрой, находились справа. Четыре комнаты слева от входа включали библиотеку, кабинет Конроя Зобака, столовую с просторной кухней и большую кладовую.

В каждой спальне было маленькое вентиляционное отверстие. Тому, кто привык к планетной роскоши, планировка дома, возможно, показалась бы бедной и довольно безыскусной, но я находила ее приятной. А в открытом внутреннем дворике приятно было посидеть. На мой взгляд, намного лучше, чем переполненные квартиры, к которым я привыкла за свою жизнь.

Вскоре на меня навалилось довольно много дел: я была занята, расселяя детей в новой квартире, а потом помогая медсестре, сопровождавшей Гаску. Ей дали успокоительное, так что она передвигалась как в тумане и вяло выполняла распоряжения медсестры. Та сообщила мне, что когда ей предложили остаться с семьей коменданта, Гаска впала в такую истерику, что доктор решил, будет лучше позволить делать, что ей хочется, и надеяться, что тишина и спокойствие этого дома ей помогут.

Как только мы довели ее до кровати, она сразу же погрузилась в глубокий сон. И поскольку, казалось, ничто ее не тревожило, мы с медсестрой начали распаковывать и раскладывать по местам ее вещи.

Мы позвонили слуге, чтобы он накрывал на стол. Еда нам понравилась. Оомарк налегал изо всех сил, и я заметила, что сегодня и Бартаре, которая обычно ковырялась в тарелке, проявила аппетит почти такой же, как у брата. Мы приземлились в послеобеденное время; сейчас уже темнело, и я предложила детям лечь спать.

И снова я была приятно удивлена, когда ни один из них не стал бунтовать; казалось, они даже хотели этого. И оказалась еще больше изумлена, когда — я как раз подоткнула Оомарку одеяло — он поймал мою руку и крепко сжал ее, глядя мне в лицо, будто искал утешения.

— Ты не уйдешь? Ты будешь здесь?

— В комнате, Оомарк? Ты хочешь, чтобы я осталась в комнате, пока ты не уснешь?

Ни один из детей не проявлял раньше таких чувств. И я с воодушевлением восприняла, что Оомарк так относится ко мне, хотя я и сожалела о причине, вызвавшей это отношение.

На мгновение мне показалось, что он согласится с моим предложением. Но потом он освободил мою руку и покачал головой.

— Просто здесь — в доме. — Он приподнялся на локте. — Бартаре говорит, ты Ей не нравишься.

— Я не нравлюсь Бартаре? — возразила я, хотя у меня было подозрение, что «она» в этой фразе не была его сестрой.

— Ты не понравишься Бартаре, если не понравишься Ей, — сказал он. — Бартаре…

— Ты звал меня, брат?

Бартаре стояла в дверях. Она уже была в ночной рубашке. А ее волосы, освобожденные от дневных шнуров, были распущены и ниспадали на плечи.

— Нет. — Он отвернулся так резко, будто меньше всего на свете хотел сейчас увидеть сестру. — Я хочу спать. Уходи! Я хочу спать.

Я решила, что пытаться сейчас на него надавить — время неподходящее, потому ослабила хватку и пожелала ему спокойной ночи. Когда я подошла к двери, его сестра отступила передо мной. Но оказалось, она ждала меня снаружи.

— Оомарк просто маленький мальчик, знаешь ли, — сказала она так, будто ее от брата отделяла долгая вереница лет. — Испуганный маленький мальчик.

— Ему здесь бояться нечего, — продолжила она после паузы. Простое предложение, но в интонации, с которой она произнесла слово «ему», во взгляде, которым посмотрела на меня из-под полоски бровей, было что-то разоблачающее. Это было предупреждение. И в нем чувствовалось такое безбрежное бесстыдство, что я была просто поражена, потому что на мгновение, может быть, всего на секунду или две, мы, казалось, поменялись ролями. Я была у нее под контролем, а не она на моей ответственности. Думаю, она моментально почувствовала, что допустила ошибку, зашла чуть дальше, чем следовало, ибо то, что обволакивало ее, как покров, исчезло, и она снова оказалась маленькой девочкой.

— Странно… — Бартаре посмотрела в сторону, обвела взглядом двор, будто стараясь навести на мысль, что и она была слезинкой, пролитой об этом чуждом мире. Только смена настроения запоздала и была слишком наигранной — хотя я держала себя в руках и скрыла, что заметила ее ошибку.

— Приятная планета — судя по тому, что мы успели увидеть.

— Она убила моего отца, знаешь ли.

— Авария. — Я не могла понять ее — возможно, просто в ее глазах я была ей не ровня.

— Да, авария, — согласилась она. И снова, хотя, может, я была слишком подозрительна, мне послышалась угроза в ее словах.

— Хочешь пойти спать сейчас? Мне показалось, ты сказала, что устала.

— Да, — согласилась она, и в ее голосе слышалось почти облегчение, как будто она была благодарна за мое предложение.

И когда я укладывала ее спать, как и Оомарка, она снова была маленькой девочкой.

— А ты сейчас тоже ляжешь спать? — спросила она, когда я собиралась уходить.

— Да, скоро…

— Но ведь ты не уйдешь далеко?

— Я буду во дворе. — Но мне как-то не верилось, что ей нужна моя поддержка. Скорее, ей хотелось узнать, где я буду, чтобы достичь какой-то своей цели.

Я села так, чтобы видеть двери обеих детских спален. Прежде чем усесться, включила автоматическую сигнализацию у ворот двора. Ничто не могло войти и выйти, не встревожив робота-охранника и заставив сработать сигнализацию. Не могу на самом деле сказать, почему так поступила, но, когда это было сделано, я почувствовала себя в большей безопасности.

В отсвете очень большой и желтой луны, которая освещала Дилан ночью, кристаллические квадратики в тротуаре флюоресцировали и светились, почти так, как если бы под каждым была лампочка. Мне было видно, что в комнате у Гаски горит ночной свет; я знала, что медсестра собиралась сидеть с ней по крайней мере часть ночи.

Но хотя я пыталась обдумать связно и содержательно все то, что случилось с того момента, как мы приземлились, оказалось, что я все больше и больше засыпаю, пока наконец не поплелась к двери спальни, едва не выпав из стула.

Я вошла в комнату и, слегка повернув голову, краем глаза заметила какое-то мерцающее движение. Но когда, немного приподнявшись, резко повернулась, чтобы взглянуть на это прямо, то не увидела ничего, кроме зеркала. И мне подумалось, что это мое собственное отражение на секунду испугало меня.

Это смятение несколько встряхнуло меня, так что я начала готовиться ко сну проворнее. И только когда я села к зеркалу расчесывать волосы, это произошло.

Моя коричневая кожа, волосы над ней, мои зеленые глаза — в этом зеркале они показались очень большими и более зелеными, чем раньше. Я внимательно изучала то, что видела, вспоминая слова Лазка Волька о своей внешности и размышляя, правду ли он говорил и есть ли у меня действительно надежда, что я привлекательна — мысль, не оставляющая равнодушной ни одну женщину.

Потом мое отражение исчезло, будто резкое движение расчески по густым кудрявым волосам стерло их из существования. И я увидела…