Сын звездного человека - Нортон Андрэ. Страница 23

— Вернуться на верную смерть? Нет, брат, уже слишком поздно. Если старые предания говорят правду, мы уже сейчас ходячие мертвецы и несем в себе семена всесжигающей болезни. Но если мы пойдем дальше, у нас есть шанс пробиться…

— Наверное, больше, чем шанс. — Первоначальный ужас Форса прошел, когда он вспомнил бесконечный спор жителей Айри. — Скажи мне, Эрскин, в первые годы после Взрыва народ твоего племени страдал от лучевой болезни?

Прямые брови великана сошлись на переносице.

— Да. Тогда был год смерти. Все, кроме десяти человек нашего клана, умерли в течение трех месяцев. А остальные болели и навсегда остались слабыми. Лишь спустя поколение мы снова стали сильными.

— Точно так же было и с жителями Айри. Люди моего клана, изучавшие древние книги, говорят, что из-за этой болезни мы теперь отличаемся от породивших нас Древних. И, наверное, из-за этого отличия мы можем пройти невредимыми там, где Древних поразила бы смерть.

— Но это утверждение еще не было проверено?

Форс пожал плечами.

— Теперь проверено. Я-то знаю, что я мутант. И вот мы увидим, правильно ли оно.

— В то время как я подобен другим членам моего племени. Но это не значит, что мы такие же, как Древние. Ну, произойдет ли все так, как мы надеемся или нет, мы уже вышли на эту тропу. А позади нас ждет верная и неприятная смерть. В то же время — вот надвигается гроза. Нам лучше всего отыскать убежище. Это не та земля, чтобы бродить по ней во тьме!

Трудно было сохранять равновесие, идя по этой скользкой поверхности. Форс подумал, что будь она мокрой, это было бы даже хуже, чем идти по песку. Они придерживались краев пересекавших эту местность оврагов и искали пещеру или навес, которые могли бы послужить им хоть каким-нибудь убежищем.

Темные облака превратились в мрачную серую массу. На землю опустились преждевременные сумерки. Скверная ночь, плохо в ней идти без огня, по открытой зараженной местности и под моросящим дождем.

Пурпурная молния разорвала небеса. Оба они прикрыли глаза, когда она ударила неподалеку от того места, где они стояли. Последовавший за ней раскат рома чуть не порвал им барабанные перепонки. Затем тяжелым удушающим занавесом вокруг них сомкнулся дождь. Они прижались друг к другу у края узкого оврага. Все трое поеживались, когда молнии снова и снова били вокруг них, а вода в ручье на дне оврага поднималась, смывая почву с стеклянистых камней. Форс пошевелился только один раз. Он отстегнул свою флягу и потянулся за фляжкой Эрскина. Тот отдал ее ему. Он подставил их под ливень. Вода, бежавшая у его ног, была заражена, но дождь, который не успел коснуться почвы или камней, позже мог пригодиться для питья.

Форс решил, что Люра была самой несчастной. Дождь стекал по их гладкой коже, только немного воды задерживалось в их набедренных повязках, но мех Люры был спутан, и ей придется многие часы вылизывать его языком, прежде чем она снова будет в порядке. Однако она не продемонстрировала своего неодобрения, как эго она обычно делала. С тех пор, как они пересекли границу местности, выжженной атомным огнем, она не издавала никаких звуков. Форс инстинктивно попытался уловить ее мысли. Он легко делал это раньше — достаточно часто для того, чтобы быть уверенным, что он мог связаться с ней. Но теперь он наткнулся только на пустоту. Мокрый мех Люры прижимался сейчас к нему, но сама Люра исчезла.

И тут вдруг он понял, что она внимательно прислушивалась, ее тело сейчас было только одним огромным органом для улавливания звуков. Почему?

Он положил лоб на скрещенные на коленях руки. Он нарочно отгородился от всех звуков вокруг него — барабанного стука дождя, дыхания Эрскина, клокота воды, струящейся у самых их ног. К счастью, раскаты грома прекратились. Он ощущал ток крови в своих ушах, звук своего собственного дыхания. Он отгородился и от них, постепенно и, насколько смог, полно. Это был трюк, которым он пользовался и раньше, но никогда раньше он так не принуждал себя. Сейчас было крайне необходимо, чтобы он слышал — предупреждение могло поступить либо от Люры, либо из каких-то глубин его естества. Он сосредоточился на том, чтобы отгородиться даже от мыслей о том, как это необходимо, — это тоже было опасно.

Раздался слабый звук шлепков по воде. Его разум быстро проанализировал его и отверг. Это был звук размытой земли, упавшей в порожденный ливнем ручей. Он простер границы своего слухового восприятия дальше. Он начал испытывать странное головокружение, и тогда-то он и услышал его — звук, который не был порождением дождя или ветра. Люра шевельнулась и вскочила на ноги. Он поднял голову, чтобы встретиться с ней взглядом, кошка повернулась.

— Что?.. — обеспокоенно шевельнулся Эрскин, переведя взгляд с горца на большую кошку.

Форс чуть не расхохотался при виде замешательства в глазах южанина.

Головокружение, возникшее в результате напряжения и сосредоточенности, быстро проходило. Его глаза быстро приспособились к темноте ночи и теням. Он встал на ноги, отставил в сторону лук и колчан со стрелами, оставив при себе только пояс с мечом и ножом. Эрскин протестующе поднял руку, но он от нее уклонился.

— Там, позади нас что-то есть. Мне надо это увидать. Подожди здесь…

Эрскин тоже упорно пытался подняться. Форс увидел, как его рот перекосился от боли, когда тот неосторожно перенес свой вес на левую руку. Дождь, должно быть, добрался до затягивающейся раны. Увидев это, горец покачал головой.

— Послушай меня. Я — мутант, ты никогда не спрашивал, чем я отличаюсь от остальных. Тут дело вот в чем: я могу видеть в темноте — даже эта ночь для меня немногим отличается от сумерек. И слух мой по остроте приближается к слуху Люры. Теперь пришло время, когда мои отличия сослужат нам добрую службу. Люра! — Он резко обернулся и во второй раз посмотрел в эти удивительные синие глаза. — Ты останешься здесь с нашим братом. Ты будешь охранять его, как охраняла бы меня! — Кошка переступила с одной лапы на другую, в глубине души возражая против его воли, не желая повиноваться ему. Он знал ее жажду свободы и врожденную волю. Она не признавала своим хозяином ни одного человека и жила сама по себе. Но Люра выбрала его. От того, что у него не было друзей среди своей расы, они были очень близки по духу, наверное, намного ближе, чем любой житель Айри со своим мохнатым охотником. Форс не знал, насколько она повиновалась его воле, но теперь пришло время противопоставить его волю ее. Оставить Эрскина здесь одного, еще не оправившегося от своего ранения и не видящего ночью, было более чем безрассудным. И великан не мог пойти с ним. А этот звук — ему надо было узнать, что его породило!

Голова Люры поднялась. Форс протянул руку и почувствовал мокрый мех, когда она потерлась своей челюстью о его кулак в своей излюбленной ласке. Он испытал прилив счастья от того, что она поняла его желание. Он нежно почесал ее за ушами.

— Оставайтесь здесь, — велел он им обоим. — Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Мы должны узнать, что находится там, позади нас.

Еще не закончив, он сорвался с места. Форс не дал времени на протесты. Через несколько футов дождь и темнота скроют его от глаз Эрскина, а Люра будет охранять южанина, пока он не вернется.

Форс скользил и спотыкался, шлепая по мелким лужам и следуя по тому пути, которым они добрались сюда. Дождь стихах когда он достиг вершины кучи камней и снова увидел аэропорт, дождь прекратился полностью. Форс мог различить разбомбленный участок и здание, в котором они нашли карты. Но его больше интересовало то, что было внизу, прямо под ним.

Он не видел костра — хотя здравый смысл и подсказывал ему, что костер должен быть, потому что он отчетливо видел свет. Круг скорчившихся фигур был жутко и болезненно похож на собрание старейшин в Айри. Чудища сидели на корточках, и их тела были только пятнами — чему Форс был рад. У него не было никакого желания видеть их четче. Но одно из них прохаживалось и бормотало в центре круга, и издаваемые им звуки доносились до Форса. Он мог различить гортанные звуки, которые, видимо, были словами, но они для него ничего не значили. Язык Эрскина и его собственный язык имели некогда общую основу, и им было нетрудно изучить разговорную речь друг друга. Но в этом ворчании слышались такие звуки, которые невольно наводили на мысль о том, что либо уста, произносившие их, либо мозг, создавший их, не были человеческими.