Три вора - Нотари Гумберто (Умберто). Страница 5

IV

Коснувшись ногами пола, Тапиока из предосторожности не сразу выпустил из рук веревку и, прежде чем сделать шаг, насторожил с трепетом уши.

Полное безмолвие.

– Не обманул, жирная скотина, – пробормотал он, вспомнив швейцара. – Нет никого.

Расставив руки, он шарил ими впотьмах перед собой, чтобы не наткнуться на препятствие.

Прикосновение чего-то корявого, гибкого и холодного заставило его подпрыгнуть от испуга.

Но сейчас же, опомнившись, он усмехнулся.

– Веревка это, – проговорил он вполголоса, чтобы успокоить себя. Пошарив в кармане, Тапиока извлек оттуда стеариновый огарок. – Запалим-ка огоньку бенгальского, – продолжал он по своей привычке беседовать сам с собою.

Чиркнув спичкой о бумазейные штаны, он зажег огарок.

Боясь все-таки с минуты на минуту чьего-либо появления, он держался поблизости от веревки и обегал глазами углы комнаты, слабо освещенные бледным пламенем свечи.

Он вертелся вокруг себя, то поднимая, то опуская свечу, внимательно оглядывая стены.

Вид массивной входной двери, обитой медью, вызвал у него улыбку тщеславия.

Две другие двери, очевидно, во внутренние покои, блестели своими отполированными, как зеркало, дубовыми филенками.

Длинная вешалка из того же дерева на грузных подставках шла вдоль стены, где пара тяжелых драпировок скрывала, очевидно, два окна.

На одном из крючков вешалки висела серая летняя фетровая шляпа и запыленный зонтик.

У обеих внутренних дверей стояло по кожаному креслу из резного дуба в средневековом флорентийском стиле, а между ними массивный ларь, напоминающий монастырские сидения.

В то время как Тапиока с гримасой разочарования производил осмотр этой строгой в своей простоте обстановки, в соседней комнате слегка скрипнул стул.

Тапиока инстинктивно съежился, вытаращив глаза по направлению звука.

– Любопытная штука… – бормотал он, успокоенный последующей глубокой тишиной. – Когда никого нет, чувствуешь себя хуже, чем тогда, когда кто-нибудь есть…

Он поставил огарок на пол и минуту размышлял.

– Здесь нашему брату делать нечего, – решил он, бросив еще раз взгляд на мебель, и двинулся к двери. Стук башмаков гулко раздавался в пустоте.

Он вернулся, сел на ларь и принялся разуваться.

Эта операция, бесспорно крайне фамильярная, восстановила его душевное спокойствие и благодушное остроумие.

– Вишь вот, – усмехнулся он, отодвигая босой ногой башмаки, – «господа» при входе в чужой дом шляпу снимают, а я – башмаки… Между ними и мной, должно быть, только эта разница и есть…

В этот момент из угла передней в несколько приемов затрещал звонок.

Тапиока чуть не слетел кубарем с ларя.

– Черт побери! – выругался он в ужасе.

Устремил взгляд в угол: оттуда со стены невинно смотрел на него металлический раструб, укрепленный над деревянным ящичком. Это был телефонный аппарат.

– И какого дьявола нужно здесь этому животному?

И, тяжело переводя дух, Тапиока ждал.

Звонок молчал.

– Ошибка, видно, – сказал он. – С ними, впрочем, шутки плохи. Исхитрятся, чего доброго, «зацапать» меня по телефону.

Энергичное пожатие плеч ставило вне сомнений способность врагов Тапиоки на всякую гнусность.

Подняв огарок, он снова направился к двери и уже надавил ее ручку, когда явственный шум шагов, как ни легки они были, послышался за входной дверью.

Тапиока обернулся, побледнев как полотно.

Шаги замолкли, и Тапиока думал уже, что ослышался, когда звук от руки, ищущей за дверью замочную скважину, убедил его в противном.

Мягко вложенный в замок ключ повернулся с легким шумом, Тапиока задул свечу и одним прыжком очутился у веревки, спускающейся из купола.

Он схватился за нее и хотел подняться, но в это мгновенье дверь отворилась и кто-то вошел.

Тапиока почувствовал в руках и ногах такую дрожь, что не мог двинуться с места: страх совершенно парализовал его силы.

Он припал на пол и, подчиняясь инстинкту самозащиты, в паническом ужасе выхватил из кармана нож.

Стекла купола пропускали достаточно бледного, трепетного лунного света, чтобы Тапиока, оставаясь в тени стены мог следить за каждым движением так неожиданно появившегося посетителя, который на мгновение остановился на пороге, словно почуяв опасность.

Незнакомец сделал шаг вперед и, спокойно заперев за собой дверь, повернулся к Тапиоке.

У того мурашки защекотали корни волос и судорога перехватила дыхание.

Несмотря, однако, на панический страх, он успел отчетливо различить высокую, стройную, аристократическую фигуру посетителя, элегантно облеченную во фрак и белый жилет.

Верхушка и поля новенького цилиндра давали в лунном свете серебристый отблеск.

Но лицо оставалось совершенно в тени.

Незнакомец предполагал, по-видимому, что он один в комнате, перекинув неторопливо с руки на плечо легкую светлую накидку, он достал из жилетного кармана маленький электрический фонарик и нажал кнопку. Яркий луч света прорезал полумрак комнаты.

– Ого!… – воскликнул громко незнакомец, заметив медленно болтающуюся веревку.

Лучом фонаря он проследил веревку вплоть до зияющего темного отверстия в потолке, откуда Тапиока вынул стекло.

С уст незнакомца сорвалось несколько междометий, выражающих изумление. Затем он опустил фонарик и ударил лучом в лицо Тапиоки, который, быстро вскочив на ноги, с открытым ножом в кулаке бросился вперед.

Но неожиданный смех, долгий, добродушный смех, встретивший это движение, охватил перепуганного вора как отрезвляющая струя холодной воды из пожарной кишки.

Продолжая смеяться, незнакомец отошел от Тапиоки и, разыскав возле двери кнопку, включил свет.

Четыре снопа ослепительного света вырвались из четырех углов комнаты.

Тапиока с растерянно-глупой физиономией смотрел на странного посетителя.

– Каскариллья! – изумленно воскликнул он…

V

– Он самый! – раскланялся тот с ироничной серьезностью. – Какая встреча, почтенный Тапиока!

Тапиока оставался неподвижен, с разинутым ртом и остолбенелым взглядом, в позе человека, загипнотизированного какой-то тайной магической силой.

Каскариллья скользнул по нему взглядом, оправляя роскошную белую розу, воткнутую в петлицу и слегка пострадавшую от внезапного толчка Тапиоки, и не мог удержаться от улыбки: так комичен был контраст между благодушием и растерянностью физиономии Тапиоки и грозным видом блестящего лезвия, которое еще сжимала его рука.

– Вот так дьявольщина! – воскликнул Тапиока, язык которого наконец развязался. – Так это ты' Кто бы мог думать!…

Тапиока сделал несколько шагов, оглядывая Каскариллью со всех сторон.

– А ведь верно! – бормотал он, овладевая понемногу всеми своими способностями. – И впрямь Каскариллья!

А тот со спокойным вниманием осматривал стены комнаты, и подойдя к оконным драпировкам, отдернул их, чтобы убедиться, что за ними никто не скрывается.

– Ты один? – спросил он после короткого молчания у Тапиоки.

– Один, один… Ты знаешь, что я… Каскариллья оборвал его.

– А чего ты явился искать здесь? – спросил он тоном, в котором звучало скрытое приказание.

– Чего? Ну, сам можешь понять… чего… – сказал он с улыбкой, которую силился сделать развязной.

– И что же? Уже?

Каскариллья красноречиво подмигнул левым глазом.

– Что ты, что ты! Только начать собирался, как ты вдруг вошел.

Каскариллья помолчал минуту, держа Тапиоку под властным взглядом своих серых глаз.

– Кто известил тебя? – спросил он, стягивая с пальцев белоснежную перчатку.

– Известил? О чем известил? – спросил в свою очередь Тапиока.

– Не квартиру же ты пришел сюда нанимать? Тапиока рассказал тогда со всей откровенностью

о своем проекте и превратностях, испытанных на пути к его осуществлению.

– Словом, – заключил Каскариллья, прерывая болтливое многословие Тапиоки, – ты пришел сюда наобум, не зная, куда идешь, без определенной цели, без заранее выработанного плана… Пришел воровать, вот и все. Что воровать?