Страх и трепет - Нотомб Амели. Страница 3

Столь необычная отговорка не показалась господину Саито странной.

— Всё же попытайтесь. По крайней мере, сделайте вид. Я получил распоряжение на ваш счёт. Итак, решено?

Он сказал это сухим резким тоном.

Вероятно, когда я вернулась в свой кабинет, у меня было такое вытянутое лицо, что Фубуки посмотрела на меня мягко и взволнованно. Я долго чувствовала себя подавленной, размышляя как поступить.

Самым логичным было бы написать заявление об уходе. Однако, я не могла решиться на это. В глазах европейца в этом не было ничего бесчестящего, но по японским меркам это означало потерять лицо. Я работала в компании от силы месяц. Однако, контракт был подписан на год. Уйти через столь короткое время, значило покрыть себя позором в их глазах, также как и в моих.

Тем более, что мне совсем не хотелось уходить. Всё-таки мне стоило кое-каких усилий быть принятой на работу в эту компанию: я изучила токийскую административную лексику, прошла тесты. Конечно, мои амбиции не простирались до того, чтобы сделаться великим полководцем международной торговли, но я всегда хотела жить в стране, перед которой преклонялась со времён первых идиллических воспоминаний, которые хранила с раннего детства.

Я решила остаться.

Но для этого я должна была найти средство выполнить приказ господина Саито. Я прозондировала свой мозг в поисках возможных залежей амнезии: не было ли каких-нибудь тёмных пещер в моей нейронной крепости? Увы, здание имело сильные и слабые стороны, башни и трещины, ямы и рвы, но ничего, что позволило бы мне похоронить язык, который ежедневно был у меня на слуху.

Если я не могла его забыть, то можно ли было, по крайней мере, его утаить? Если сравнить речь с лесом, возможно ли было за французскими буками, английскими липами, латинскими дубами и греческими оливами спрятать гигантские японские криптомерии, которые в данном случае имели самое подходящее название?

Мори, фамилия Фубуки, означала «лес». Потому ли я смотрела на неё такими растерянными глазами? Я заметила, что она тоже смотрит на меня вопросительно.

Она поднялась и сделала мне знак следовать за ней. В кухне я рухнула на стул.

— Что он вам сказал? — спросила она меня.

Я открыла своё сердце. Мой голос дрожал, я чуть не расплакалась. Теперь я не смогла сдержать опасных слов:

— Ненавижу господина Саито. Он дурак и подлец.

Фубуки слегка улыбнулась:

— Нет. Вы ошибаетесь.

— Конечно. Вы добрая, вы не видите дурного. В конце концов, чтобы отдать подобное распоряжение можно быть только…

— Успокойтесь. Приказ исходил не от него. Он передал вам распоряжение господина Омоти. У него не было выбора.

— В таком случае это господин Омоти…

— Этот человек далеко не простой, — оборвала она меня. — Что вы хотите? Он вице-президент. Здесь ничего не поделаешь.

— Я могла бы поговорить об этом с господином Ханедой. Что он за человек?

— Господин Ханеда замечательный человек. Очень умный и добрый. Увы, об этом не может быть и речи, чтобы вы пошли жаловаться ему.

Она была права, я это знала. Двигаясь вверх по течению, было недопустимо перескочить хотя бы один иерархический эшелон — тем более таким образом. Я имела право обращаться только к моему непосредственному руководителю, которым была мадемуазель Мори.

— Вы моё единственное спасение Фубуки. Я знаю, что вы мало, что можете сделать для меня. Но я благодарю вас. Ваша простая человечность мне так помогает.

Она улыбнулась.

Я спросила, какова была идеограмма её имени. Она показала мне свою визитную карточку. Я посмотрела на кандзи 4 и воскликнула:

— Снежная буря! Фубуки означает «снежная буря»! Это очень красивое имя.

— Я родилась во время снежной бури. Мои родители увидели в этом знамение.

Я вспомнила список служащих Юмимото: «Мори Фубуки, родилась в Наре 18 января 1961 года…» Она была ребёнком зимы. Я вдруг представила эту снежную бурю над величественным городом Нара 5 и его бесчисленными колоколами — не было ли совершенно естественным то, что эта восхитительная девушка родилась в день, когда красота неба обрушилась на красоту земли?

Она рассказала мне о своём детстве в Кансае. Я говорила ей о своём, оно началось в той же провинции, недалеко от Нары, в деревне Сюкугава, около горы Кабуто, — при воспоминании об этих мифологических местах слёзы выступили у меня на глазах.

— Как я рада, что мы обе дети Кансая! Ведь именно там бьётся сердце старой Японии.

Именно там билось моё сердце с тех пор, когда в возрасте пяти лет я покинула японские горы ради китайской пустыни. Это первое изгнание оставило во мне столь глубокий след, что я чувствовала себя способной на все лишь бы воссоединиться с той страной, которую я так долго считала своей родиной.

Когда мы вернулись к нашим рабочим столам, стоявшим друг против друга, я всё ещё не знала, как поступить. Ещё меньше, чем когда-либо я понимала, каково было моё место в компании Юмимото. Но мне было теперь гораздо спокойнее от того, что я была коллегой Фубуки Мори.

Мне нужно было делать вид, что я занята, не показывая при этом, что я понимаю, о чём говорят вокруг меня. С этих пор я разносила чашки с чаем и кофе, не употребляя ни единой вежливой фразы и не отвечая на благодарность служащих. Они не были в курсе новых инструкций, данных мне, и удивлялись, почему вдруг любезная белая гейша превратилась в грубиянку янки.

Увы, осякуми не занимало у меня много времени. Тогда, никого не спросив, я решила разносить почту.

Для этого нужно было возить огромную металлическую тележку по многочисленным гигантским офисам и отдавать служащим их письма. Такая работа подходила мне как нельзя лучше. Прежде всего, здесь требовались мои лингвистические познания, поскольку большинство адресов были написаны в форме идеограмм, — когда господин Саито был далеко, я не скрывала, что знаю японский. И потом я поняла, что не зря заучила наизусть штатное расписание Юмимото: я могла не только узнать самого мелкого служащего, но также, в случае необходимости, воспользоваться случаем, чтобы поздравить его с днём рождения, либо его супругу или детей.