Мир вне закона - Новак Илья. Страница 4

– Так «да» или так «нет»? Я не думаю, что этот вот парниша мог тебя подкупить, – я тебя знаю, да и не было у него на это времени. Значит, что-то другое. Выкладывай, чего такой смурной?

Лекарь повел плечами, еще раз ковырнул в ухе и наконец спросил:

– Сколько, по-вашему, этому Хиту было годов?

Старейшина развел руками:

– Скоко годов? Ну, не знаю…

– Годов восемьдесят, – вставил гробовщик.

– Да, может, около того. Постарше меня, значит.

– Ну вот. А организм у него, как все равно у сорокалетнего дядьки.

Я насторожился, внимательно вслушиваясь в разговор. Это становилось интересным.

– То есть как? – не понял Дерт, сын Дарта. – Ты че несешь, Мицу?

– «Че-че»! Ниче! – осерчал лекарь. – Че есть, то и несу! Я, конечно, только снаружи ошшупал, без вскрытия трудно определить, но все ж таки… Не могут быть у восьмидесятилетнего… даже у семидесятилетнего старикана такие… сохранившиеся внутрешние органы. Я вообще-то его плохо знал да и видел редко… Он пил?

– Пил! – с вызовом подтвердил гробовщик. – Пил, так шо с того? А кто щас не пьет, кто не пьет? Жизня такая пошла… вредная. Я сам, редко, правда…

– Нишкни! – приказал старейшина.

Гробовщик, сопя, сгреб со стола бутыль и разлил пойло по стаканам. Лекарь продолжал:

– Значит, пил и тем вред организму наносил. Должен был выглядеть еще старше своих годов… А он… Ну, неизъяснимый для научного знахарства факт! Не понимаю!.. – Махнув рукой, лекарь встал и покинул кухню.

– Какую-то ерунду Мицу гутарит, – высказался Дерт, сын Дарта.

– Ну, лады… – Старейшина взял стакан, и это послужило сигналом – мы все, презрев слова лекаря о вреде питья для внутрешних органов, выпили. – Значит, он сам помер. А почему мы должны верить, что ты его родич?

– Договорить не дали… – проворчал я, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный вдвое лист пергамента. – Нате, читайте!

Старейшина извлек очки в проволочной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и принялся читать вслух:

«Внук мой, Уиш Салоник!

Надеюсь, письмо сие найдет тебя в городе Чеппле, где ты, как я знаю, проживаешь. Пишет тебе дедушка твой, урожденный Хуансло Хит. Обитаю я сейчас в селении Беляны, что на восточном берегу океана Сапфо, близ речки (ныне – болота) Длины, неподалеку от города Базика. Поселился тут давненько и владею каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким капитальцем. Люди тут хорошие, не злые, а особо выделяются благородством душ тутошнее начальство, старейшина и голова.

Чувствую я, Уиш, что здоровье мое ослабло, сердце побаливает, голова кружится иногда, верно, грядет мой смертный час. Других родичей у меня, окромя тебя, нет, так что приезжай, поживи со стариком, порадуй меня на склоне лет, а как придет неминуемая кончина, так и вступишь во владение каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким моим капитальцем.

Ты уж уважь старика, приедь.

Твой премноголюбящий X.X.».

Ниже стояли число и подпись. Старейшина бросил пергамент на стол и глянул на меня поверх очков. В этих очках, линзы которых почти достигали размера блюдец, вид у него был потешный.

– А ты, значит, и есть Уиш Салоник?

Я протянул ему другой пергамент, где, как в давешнем тюремном свитке, который читали стражники, сухим конторским языком была описана моя яркая внешность, а дальше говорилось, что имеющий оную внешность и податель сего действительно является Уишем Салоником, – и все это скреплено гербовой печаткой городской конторы Его Пресвятейшества. Описание старейшина тоже прочел вслух, все время поглядывая на меня поверх очков.

– Ну что, теперь поверили? – спросил я.

Оба пергамента взял сначала гробовщик, а затем Дерт, сын Дарта, причем последний рассматривал их с умным видом, держа вверх тормашками.

Старейшина осведомился:

– И давно ты письмо получил?

– Да уж месяца два будет.

– Ну? – Старейшина забрал пергамент и внимательно осмотрел его. – Интересно… число над подписью старое, но чего ж тады…

Я быстро глянул на него – глаза старейшины за толстыми линзами были хитрющими и проницательными. Гробовщик и Дерт, сын Дарта, явно ничего не поняли, а он… Неужто догадался, старый хрыч?

Впрочем, так или иначе, старейшина решил не распространяться о своих впечатлениях. Он протянул руку и сказал:

– Что ж, познакомимся, Уиш…

Пожав сухую ладошку, я спросил:

– А вас как величать?

– Как… Все кличут дедом Зайцем. И ты так зови. Выпьем за знакомство!

Мы выпили, и я почувствовал первую волну опьянения. Отрезая от яблока маленькие дольки и осторожно пережевывая их беззубыми деснами, старейшина поинтересовался:

– Что ж, Уиш, думаешь здесь остаться?

– Для того и приехал.

– И как раз в день смерти деда… редкое совпадение… Нет, это я так, без всякого намека. Значит, вступишь во владение наследством.

Гробовщик, всё это время о чем-то тяжко размышлявший и ухвативший наконец ускользающую мысль за хвост, вдруг разродился:

– А етот… пощерк! Пощерк-то на писульке старика Хита али нет?

Дед Заяц покосился на него, затем на меня (я хранил безмятежное спокойствие) и сказал:

– Ну так чего же, давайте проверим. Ежели Хит был грамотен, то где-то издеся должно быть хоть что-нибудь им написанное. Где, Уиш?

Ожидая от него именно этого провокационного вопроса, я ответил равнодушно:

– Еще не осматривался. Но может, в спальне? Или наверху, в башне.

– Года мои не те, чтобы по лестницам зазря шастать. Глянем в спальне…

Мы прошли в спальню и раскрыли шифоньер. После недолгих поисков там помимо полупустой фарфоровой чернильницы, нескольких перьев и сломанных угольных палочек обнаружился смятый лист пергамента, на котором крупным почерком – таким же, как и в письме, – было выведено:

«Устрицы океанские, консерв. – 7 банок (10 девр./б.)

коренья маулицы сушен. – 10 шт. (2 девр./шт.)

рыба суккубия, вялен. – 4 шт./1 фунт. (5 девр./шт.)

Всего – 114 девр.».

– А че такое «девр»? – удивился Дерт, сын Дарта.

– Пощерк тот же, – констатировал старейшина. – Так что, выходит, и письмо Хит писал. Уиш… – Он хитро и с некоторым озорством глянул на меня. – Официяльно признаю тебя наследником покойного. Документ мы с головой потом справим. – Придвинувшись ближе, дед Заяц тихо добавил: – Опосля отблагодаришь… А пока я вот чего думаю. Яма на кладбище выкопана, гроб есть, у вдовы кузнеца Герма для поминок все готово… Токмо сам покойный спарился. Так что схороним старика заместо его. Надо будет надпись на камне замазать и выбить другую… – Гробовщик кивнул. – Пусть снедь из дома вдовы к тебе, Уиш, перенесут. Ну а про деньги за похороны и поминки с ей сам договорисси. Найдешь «капиталец» и тады отдашь. Верно я грю?

– Верно, – согласился я.

Похороны, что называется, не сложились.

Общее впечатление портил отец Витольд, не вполне оправившийся после конфуза с исчезновением тела. Он путался, Хуансло Хита несколько раз обозвал Метелином Гермом и не смог толком прочесть отходную. Не добавила порядка и вдова кузнеца, которая поначалу мирно себе всхлипывала, а затем протиснулась ко мне и вцепилась как клещ, имея в виду вытянуть побольше денег. Мы тихо проторговались почти всю церемонию, с трудом сошлись на десяти мерцалах, после чего вдова потеряла ко мне интерес и вновь принялась плакать. Когда отец Витольд с грехом пополам закруглился, к могиле выбрался старейшина и продребезжал что-то о всеобщей скорби и потоке слез. Мы все поскорбели и смахнули слезы. Потом я, повинуясь жесту деда Зайца, продефилировал вперед и изрек несколько проникновенных фраз. Все с интересом рассматривали новое лицо и оценивали городскую одежду, а в задних рядах несколько мужиков затеяли спор о примерной стоимости рыжих сапог. Чувствовал я себя донельзя глупо и поскорее нырнул обратно в толпу.

– Поминки ввечеру, в доме Хуансло Хита, – объявил старейшина, и мы с облегчением, чтоб не сказать – с радостью, разошлись.