Запретный мир - Новак Илья. Страница 26

Гунь Ситцен отцепился от лодыжки Шмульдии, уперся мощными лапами в пол и тяжело запрыгнул на стол, куда Белаван как раз успел втянуть зажмурившуюся и беспорядочно размахивающую кулаками Дебору.

Толстый трактирщик, протолкавшись сквозь толпу, схватил визжащего официанта и влепил ему пощечину, отчего тот мгновенно замолк. Шмульдия уселась на пол и стала рассматривать окровавленную ногу. Зубы крокодила оставили глубокие следы на ее мясистой ляжке.

– Чё наделал-то, а? – запричитала она и повернулась к приближающимся подружкам. – Честная громила не может подцепить какого-то шмару без того, чтобы ей не отхватили пол-ляжки! Надо накостылять им, сеструхи!

Сеструхи ворчанием подтвердили свою солидарность с данным императивом и обступили стол. В ногу Бела уперлось что-то трясущееся, он глянул вниз. Бок длинного крокодильего тела дрожал, как студень на вибростенде. Гунь покосился на Бела страдальческим взглядом.

– Начинается! – прохрипел он. – Шибчее, чем в первый раз, ей-же-ей, шибчее!

Сеструхи тем временем приблизились, и одна из них уже замахнулась длинным кинжалом. Челюсти Ситцена судорожно вывернулись под неестественным углом. Из пасти исторгся визг. Протяжный, напоминающий тот, который прошлым днем звучал в лесу Харпулко, но гораздо пронзительнее, в прямом смысле хватавший за душу.

Этот король всех визгов, отражаясь от стен и потолка, забился в питейном зале трактира «Горячитель Утробы».

Узкое лезвие кинжала в руках смелой сеструхи прогнулось, и его кончик опустился под собственным весом. Сама сеструха и пять ее товарок повалились навзничь в разные стороны, образовав как бы лучи звезды со столом в центре. На столе колыхалось и медленно трансформировалось смазавшееся от дрожи тело Ситцена. Рядом с ним присели, тесно обнявшись и спрятав лица на плечах друг у друга, Белаван с Деборой.

Визг, взметнувшийся уже до заоблачных высот и грозивший унести туда же крышу трактира, вышел теперь за пределы слышимости человеческого уха, освободив место для других звуков…

Вот с хрустом сломался вертел, и жарившаяся туша упала в огонь, подняв тучу искр и пепла; вот со звоном стала лопаться стеклянная посуда и с более мягким звуком – глиняная; потом в подвале раздалась канонада глухих хлопков – это одна за другой взорвалась сотня бутылей шипучего сидра… И все это звучало на фоне стаккато деревянного треска, с которым медленно разваливалась сверхпрочная массивная стойка, стоявшая тут с момента постройки «Горячителя», пережившая трех хозяев, четыре пожара и около двух тысяч крупных, средних и мелких побоищ, драк и потасовок.

И только звуков, которые могли бы издавать люди, не было слышно в этом хоре.

Самое удивительное, что из всех присутствующих в трактире людей не потеряли сознания от акустического коллапса лишь двое, находившиеся ближе всех к эпицентру. Звук входил в резонанс с основой материи, с самими монадами бытия где-то в метре от своего источника. Но внутри незримой сферы двухметрового диаметра он лишь разгонялся до запредельных колебаний, и здесь его еще можно было терпеть. Он только становился причиной того, что начинало бешено колотиться сердце, неприятно съеживались барабанные перепонки да болезненно ёкало в груди.

В этой незримой сфере абсолютного ватного беззвучия, где скорчились два присевших на корточки человека, бесконечность словно меняла знак на противоположный, круша физические законы и впуская в реальность другую, параллельную бесконечность. В ней происходило что-то странное – клубились тени невиданных существ, ослепительной радугой изгибался сияющий мост, под которым мгновенно расцветали и гасли удивительные цветы. Здесь ткань вывернутой наизнанку реальности покрывалась пятнами бирюзовой плесени и расчерчивалась пляской молний, сплетенных как решето, здесь мгновенно появлялись и так же мгновенно исчезали диковинные звери и чудесные цветы…

Жаль только, что никто, совсем никто не видел этого.

Внезапно визг прекратился, сфера с бесшумным хлопком лопнула. Бесконечность поспешно поменяла плюс на минус и вымела из своего законного пространства и радужный мост, и удивительные цветы, и бирюзовую плесень, и невиданных созданий, отправив их в неизведанные дали, где они до сих пор обретались.

Пуховая тишина окутала трактир. Она длилась долго.

Чуть позже с тихим звоном лопнул последний стакан. Потом, треснув, обвалилась вешалка со стены. Потом кто-то застонал.

А потом Белаван де Фей, высвободившись из объятий Деби и выпустив ее из своих объятий, поднял голову и огляделся.

На полу «Горячителя Утробы» в колоритных позах лежали слабо шевелящиеся тела посетителей. Слегка растрепанная и взъерошенная Деби спрыгнула на пол следом за де Феем. Оба уставились на толстого, как рулон обоев, сиреневого змея с панковским гребнем на плоской голове и рыжей кисточкой на хвосте. Змей, чей облик неуловимо напоминал и крокодила и паука, пребывал в состоянии тихой прострации.

К счастью, он оказался не слишком тяжелым, и Белу удалось взвалить его на плечо. Придерживая скользкое тело одной рукой, а второй волоча за собой Дебору, де Фей выскочил из трактира. Он пересек улицу, свернул, преодолел два квартала и лишь на краю круглой площади с неработающим фонтаном остановился.

Змей на его плече стал извиваться, пытаясь сползти на землю. Он шлепнулся на мостовую, как длинный валик из теста, и для пробы несколько раз махнул хвостом.

– Ни фига себе! – прошипел он. – Типа ящера – токмо без рук, без ног. Как же я теперь?

Бел присел рядом с ним на корточки.

– Ну ты и выдал, – заметил он. – В первый раз тоже было круто, но сейчас мне показалось, что я внутри работающего паровозного двигателя. Говоришь, чем дальше, тем приступы сильнее?

– Еще два раза, – подтвердил Гунь Ситцен.

– А в третий раз какой визг ты издашь, представляешь? Чувствую, будут разрушения… Постарайся заранее предупредить.

– Да, – поддержала Дебора. – Я думала, у меня голова лопнет.

– Ха! А мне-то, мне каково? – возмутился хамелеон. – Голова у ей лопнет! Только о себе и думаете. Меня ваще в какую-то макаронину свертывает, а кишки через ухи вылазят! Откуда я заранее могу знать, когда оно прихватит? Надо стараться не думать об этом деле. Потому что как токмо представлю себе косячок или наперсток с шариком жероина – так и опупеваю! – Он, извиваясь, попробовал переместиться по булыжникам и выругался.