Воспоминания дипломата - Новиков Николай Васильевич. Страница 55

По мере того как время шло, жизнь нашего небольшого советского коллектива принимала упорядоченные формы. Но наряду с этим у многих из сотрудников посольства и членов их семей начала подспудно расти, а затем и пробиваться наружу тоска по родине. Ее не могли заглушить ни чрезвычайная загруженность делами, ни бытовые заботы, особенно сложные при устройстве на новом месте. К числу тех, кто был охвачен ностальгией, принадлежал и я сам. Мысли неизменно устремлялись к далеким родным краям, где ни на один день, ни на один час не прекращалась битва с врагом, где и в тылу советские люди, терпя неимоверные лишения, отдавали все свои силы в помощь фронту.

Это состояние было вызвано не мыслями об оторванности от общего патриотического дела. Мы не ощущали ее, так как и на чужбине добросовестно, с полной отдачей выполняли свой долг. Конечно, в тоске по родине проявлялось нечто врожденное, впитанное с молоком матери. Но сильнее всего сказывалась длительная – измерявшаяся десятилетиями – жизнь в привычных, принятых умом и сердцем общественных условиях, где постоянно ощущаешь себя среди своих.

Ощущать себя среди своих – это величайшее благо, оценить которое по-настоящему можно, только лишившись его, пусть даже на короткое время. Там, на родине, вообще все свое, если даже и не все радует глаз, ум и душу. Здесь же, на чужбине, все чужое. Притом зачастую непонятное. И если в отношении материальных благ здесь было тогда чему позавидовать, то в укладе жизни встречалось много такого, от чего у советского человека с души воротило. Нередко рождалось активное желание протестовать, переделать, желание, которое надо было подавлять, вечно помня, что ты не у себя дома, что ты здесь нужен и приемлем только на строго определенных условиях. Чужой! Вот, пожалуй, то главное ощущение, которое порождало тягу домой, первоначально глухую, неосознанную, а затем все более и более явственную. На этой почве отдельные члены нашей колонии даже теряли значительную часть работоспособности и инициативы, а кое-кого нам просто пришлось вернуть домой.

Противостоять подобным настроениям требовалось прежде всего путем тесного сплочения коллектива. Ведь сформировался он из людей, большинство которых еще вчера ничего не знали друг о друге. Совместная работа постепенно сближала их. Этому естественному процессу способствовали различные мероприятия вне служебной сферы. Большой популярностью пользовались массовые экскурсии по Каиру и по историческим местам в окрестностях города. Первая из них – к знаменитым пирамидам Гизы – была проведена еще в первый месяц нашего пребывания в Египте. За нею последовали и другие. 31 декабря мы всем коллективом весело встретили Новый, 1944 год – в особняке, всего лишь за несколько дней до того арендованном для проживания моей семьи и для представительских целей посольства. Отмечали традиционными торжественными собраниями советские праздники – годовщину Красной Армии и 1 Мая.

Очень поднимали настроение хорошие вести с фронта в передаваемых по радио приказах Верховного Главнокомандующего и сообщениях Совинформбюро, которые мы регулярно записывали и доводили до сведения каждой семьи. В праздничном приказе от 23 февраля мы с воодушевлением прочли о том, что «гитлеровская Германия неудержимо движется к катастрофе» и что «близится час окончательной расплаты за все злодеяния, совершенные гитлеровцами на советской земле и в оккупированных странах Европы».

Советские газеты приходили к нам с огромным запозданием, притом толстыми пачками – за две-три недели сразу. Прочитывать эти газеты было немыслимо, оставалось только пробегать их глазами, выискивая самое главное. Поэтому, помогая быть в курсе быстро меняющихся событий тем, кто не мог узнавать о них из местной прессы, я, в дополнение к приказам и сообщениям Совинформбюро, делал время от времени для коллектива доклады о текущем положении, охватывая широкий круг международных проблем.

Благодаря этим и ряду других мер, благодаря высокой политической сознательности своих членов наш коллектив и на чужбине жил полнокровной советской жизнью, без чего рассчитывать на успешное выполнение посольством его задач было бы невозможно.

В первые месяцы пребывания в Каире мы наслаждались благодатной «зимней» погодой. В конце ноября было еще умеренно жарко. Но зато вторая половина марта и весь апрель были ужасны. Недели за неделями с гнетущим постоянством из Сахары дул отвратительный хамсин, приносивший оттуда тучи мельчайшего раскаленного песка. Дышать становилось трудно, песок засыпал глаза, попадал в рот, скрипел на зубах. Спастись от него нельзя было и в закрытых помещениях: ни оконные стекла, ни ставни-жалюзи не мешали ему проникать внутрь дома, покрывать плотным слоем мебель, посыпать, словно солью, еду, оседать на дне тарелок с супом или стаканов с чаем. Но песок был не единственным «даром» Сахары. Вместе с ним на Египет обрушился и палящий зной пустыни. В последнюю неделю апреля температура поднималась днем до 41 градуса в тени, а на солнце – до 70 градусов с лишним.

В мае температура несколько понизилась. Мои египетские знакомые шутливо утверждали, что это мы, русские, привезли с собою с севера прохладу. Правда, «прохлада» была очень относительной – она держалась на уровне 30–35 градусов в тени.

А на пороге стояло жаркое египетское лето. Король Фарук, правительство и аккредитованные при нем дипломаты готовились к переезду на период с июня по октябрь в летнюю столицу Египта – Александрию, с ее сравнительно умеренным климатом, с ее роскошными пляжами, где государственные дела можно было перемежать с морскими купаньями. На приеме 20 мая Наххас-паша известил меня, что правительство покидает Каир к середине июня. В связи с этим посольство поставило перед Наркоминделом вопрос об аренде в Александрии дачи на три-четыре месяца и о переезде туда вместе со мною нескольких оперативных и канцелярских работников; остальным предстояло выполнять текущую работу в Каире. Наркоминдел без волокиты выделил нам необходимые дополнительные ассигнования.

Дачу мы сняли в Сиди-Бишре, восточном предместье Александрии, поблизости от летнего королевского дворца Мунтаза.

Расположена она была на самом берегу моря и архитектурой своей напоминала небольшой пароход с двумя палубами, роль которых играли веранды вокруг дома, обнесенные поручнями; имелось и нечто вроде капитанского мостика. Не хватало только пузатой дымящей трубы.

В конце мая я отправил в Александрию свою семью и семьи еще нескольких сотрудников посольства. Мой же переезд туда все время откладывался из-за ряда важных дел. Практически мне так и не удалось сделать Александрию своей летней резиденцией, какой она была для большинства моих дипломатических коллег.

5. Принцесса Ирина и Египетский фонд помощи гражданскому населению СССР

То, что читатель прочитает дальше, также относится к деятельности посольства, но попутно я хочу рассказать историю одной незаурядной русской женщины, с которой я познакомился в Каире, а впоследствии встречался и на других широтах земного шара.

В момент, когда я впервые услышал о ней, она обладала двумя громкими титулами – «Ее Королевское Высочество Принцесса Греческая и Принцесса Датская». Она была замужем за принцем Петром, двоюродным братом короля Георга II, и в силу этого считалась членом королевского дома. Очутившись после оккупации Греции в эмиграции, она разделяла в годы войны участь королевского дома и вместе с ним обосновалась в Каире.

Это была уже вторая эмиграция Ирины Александровны Овчинниковой, дочери крупного русского коммерсанта. Первая произошла после Октябрьской революции, когда она, еще девочкой, выехала с родителями за границу, где ей суждено было жить до конца своих дней. Многое повидала и испытала юная эмигрантка, пока прихотливая фортуна не вознесла ее к ступеням греческого трона. Но, став греческой принцессой, Ирина Александровна не перестала быть русской. Именно это обстоятельство и послужило основой для нашего знакомства.