Брошенные машины - Нун Джефф. Страница 18

— Что бы ты сделал? — спросила Хендерсон.

— Ну, много разного.

— А, ну да. Много разного.

— А еще у них есть такая машина… она работает на «Просвете». Нет, правда. Кладешь в нее что-нибудь сломанное, зараженное, что-нибудь, что подцепило шум, а потом вынимаешь уже исправленное.

— Нет такой машины, — сказала Тапело.

— Нет, правда. Я слышал. Это секретная разработка. Машина. Такой черный ящик. А внутри — кусочек пространства, не зараженный болезнью. Кусочек мира, где все сигналы и знаки не тронуты порчей, где вся информация — чистая. Вот бы заполучить эту штуку. Вы только представьте себе… Черный ящик. Сколько бы я тогда сделал.

— Так что бы ты сделал? — спросила Хендерсон.

— А почему ты все время об этом спрашиваешь?

— Ну, просто спрашиваю. Так что бы ты сделал?

— Что бы я сделал? Я бы смылся отсюда на хрен. Только меня и видели.

— Знаете что, — сказала Хендерсон. — Я Павлина нашла на улице. Знаете, что он делал?

— Ну, понеслась.

— Он лежал, в жопу пьяный, в темном переулке, а на голове у него была сумка… ну, с какой ходят по магазинам.

— Правда? — сказала Тапело. — В смысле, пластиковый пакет?

— Нет. Женская сумка. Только большая.

— Слушай, не надо. — Павлин обернулся к Хендерсон, но даже не посмотрел на нее. Его взгляд впился во что-то сзади, сквозь заднее стекло. — Ой, бля.

— Что там? — спросила Тапело.

— Какой-то придурок. Он нас догоняет.

— Где? Я не вижу.

Я обернулась и посмотрела назад. К нам приближалась машина. Ярко-красный автомобиль, такой широкий, что он занимал всю вторую полосу. Огромный, мощный. На полной скорости. Еще немного — и он нас догонит.

— Съезжай на обочину, — сказала Хендерсон.

— Что?

— Съезжай на обочину!

И вдруг оказалось, что я не могу пошевелиться. Не могу оторвать взгляд от красной машины. Это был лимузин с затемненными стеклами. Все ближе и ближе. Передний бампер погнут. Весь капот — в шрамах, вмятинах и царапинах. Водителя было не видно. На секунду я потеряла машину из виду — она растворилась в зыбком мареве жара. А когда лимузин выехал из зоны горячего воздуха, он был уже совсем рядом. И тогда же включился звук. Противный, высокий, бьющий по нервам — у меня в голове. Шум.

— Быстрее! — закричал Павлин.

Мы съехали на обочину, и лимузин вильнул в нашу сторону. Мы ударились об ограждение. Жуткий скрежет металла отдался в теле, пробирая до самых костей. Лимузин прижимал нас к ограждению, обжигая бок нашей машины, и день вдруг потемнел, а потом переполнился цветом, разноцветными искрами.

И мне вдруг подумалось, очень четко и определенно, что сейчас я умру. Прямо сейчас, прямо здесь.

Время как будто запнулось и остановилось.

Времени просто не стало.

Хендерсон бросило на меня, и я обняла ее, я совершенно спокойно ее обняла, не знаю как. Голоса, шепоты. Неясное, смазанное пятно — что-то билось в руках Павлина.

— Девочка, давай назад!

Голос Павлина, потерянный крик, обожженный шумом. Скрежет металла. Что-то вылетело из руки Павлина. Не знаю, с чем он там сражался, но он все-таки не удержал эту штуку, и она приземлилась на колени Хендерсон, съежившейся на сиденье, и я протянула руку и взяла эту вещь.

Пистолет.

А потом я почувствовала чью-то руку у себя на запястье, кто-то пытался вырвать у меня пистолет, пытался поднять его, медленно, медленно — сквозь сгустившийся воздух, сквозь пятна цвета, сквозь искры.

Россыпь света и звука.

Обрывки песни, помехи в эфире. Глупые молитвы и колыбельные, и все слезы, еще не выплаканные — откуда они, эти слезы, скопились в глазах и ждут. И мне хочется лишь одного: ухватиться за то единственное, что не затронуто шумом, чистый, четкий сигнал, благословенный, живой сигнал в самом конце диапазона. И кто-то где-то кричал мне: «Не надо», — но я уже не могла остановиться.

Я уже не могла остановиться. Не могла остановить свою руку. Палец лег на спусковой крючок и нажал.

Сколько все это продолжалось? С того мгновения, когда лимузин прижал нас к ограждению, до выстрела: две-три секунды, минута, чуть больше? Не знаю. В какой-то момент я зажмурилась, но даже так, с закрытыми глазами, все равно видела звук, тихий хлопок, составленный из мелких крапинок цвета, рассыпанных в темноте. Я не слышала выстрела, но отдача отбросила меня назад, спиной — на дверцу, и голова переполнилась мягким, приглушенным ревом, а потом машина остановилась.

Звенящее эхо от выстрела все же догнало меня, с большим опозданием. Внезапный наплыв звука. Так больно. Я открыла глаза. В воздухе извивались тонкие струйки дыма, пахло жженым порохом.

Я огляделась. Машина стояла чуть ли не поперек шоссе, уткнувшись капотом в центральное ограждение. По встречной полосе проехала другая машина, но она не остановилась. Она даже не притормозила. А потом мы снова остались одни на дороге.

— Господи Боже, ебицкая сила.

Похоже, Павлин был единственным из всех нас, кто еще мог говорить. А потом я увидела, что я сделала. Когда эхо от выстрела смолкло, обратившись странным высоким писком, я увидела, что я сделала, — очень ясно и четко, как будто внезапно зажегся свет. Заднее боковое окно разнесло вдребезги. Осталась только зазубренная стеклянная окаемка по самому краю. Все сиденье усыпано битым стеклом. И на Хендерсон тоже попало. Сама же Хендерсон лежала, свернувшись калачиком, на сиденье и закрывала руками голову.

— Ну что, все живы? — спросил Павлин.

Я выронила пистолет. Яркие сухие пылинки плясали в воздухе, забивались мне в рот и не давали произнести ни слова.

— Что это? Слышите? Что за звук? — сказал Павлин.

— Это радио, — сказала Тапело.

— Выключи.

Тапело выключила радио, и стало тихо.

— Ну ладно. — Павлин обернулся к нам. — Бев? Ты там как?

Хендерсон медленно приподнялась.

— Блин. А где лимузин?

— Лимузин благополучно уехал. — Павлин рассмеялся.

— Что?

— Она промахнулась. Марлин промахнулась.

— А что случилось?

Павлин оглядел Хендерсон.

— Случилось страшное, Бев. Ты, похоже, описалась.

— Что? Блядь. Боже.

Хендерсон посмотрела на меня. Нехорошо посмотрела. Но мне сейчас было не до нее. Я смотрела в окно. В окно, разбитое пулей. Смотрела и думала: а куда улетела пуля, в какую цель.

Хендерсон что-то сказала.

Я смотрела мимо ее голоса, в окно, наружу, на бесконечную равнину за автострадой. Там стояли ветряные мельницы с яркими, сверкающими лопастями, которые еле-еле вращались — медленно, вяло.

Мне представилась пуля. Как она пролетела между этими сонными лопастями, а потом устремилась ввысь. В пустое, чистое небо. Она, наверное, просто достигла конца траектории, и начала замедляться, и упала на землю. Где-то там, далеко. Или, может, она продолжала лететь вперед, вверх, и пробила аккуратную дырочку в небе.

Мне представилась пуля.

Как она все летит и летит, по ту сторону неба.

Теперь медленно, очень медленно. Поврежденная машина еле тащится по дороге. Асфальт — в голубых пятнах разлившейся краски. Все дорожные знаки замазаны тем же цветом. У меня было странное ощущение, что мы постепенно въезжаем в какой-то совсем другой мир. А потом, вдалеке, показалась маленькая эстакада. Въезд на автозаправку. И там что-то происходило, на съезде. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что там не хватает несколько блоков разделительного барьера. Люди — несколько человек — переходили шоссе пешком.

— Ни хрена себе, — сказал Павлин. — Нет, вы гляньте.

Это были первые слова, прозвучавшие у нас в машине за последние пару миль.

— Лошадь, бля. Лошадь.

Тапело остановила машину. Люди, которые вели лошадь, тоже остановились. Буквально в нескольких футах от нас. Они просто стояли — трое мужчин в одинаковых синих комбинезонах — и молча смотрели на нас, невозмутимые и спокойные. Но лошадь нервничала и рвалась прочь, натягивая поводья. Белая лошадь. Видно, что уже старая. И не то чтобы грязная, а какая-то пыльная. А потом один из мужчин улыбнулся нам и кивнул.