Дитя общины - Нушич Бранислав. Страница 22

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Чувство семинариста Томы, несколько отличное от чувства Неделько

На заре экипаж затарахтел по мостовой, а потом выехал на дорогу, которая была украшена телефонными столбами и вела прямо в столицу.

На экипаже поднят верх, и под ним, кроме Эльзы с Неделько, сидит еще один путник, которого кучер с разрешения Эльзы взял до ближайшего городка, где путники собирались остановиться на ночлег.

Этот путник был молодым человеком, тонким, как тростинка, и прозрачным, как голодный комар. Длинноволосый, он был одет в белые пикейные брюки и какой-то безобразный пиджак, скроенный, казалось, на грузного архимандрита. С первых же его слов выяснилось, что путника зовут Томой и что он семинарист.

Потом всю дорогу Тома задумчиво молчал и вежливо жался к краю сиденья, боясь потревожить Эльзу, которая держала на коленях Неделько. Когда Эльзе надоело молчать, она спросила, чтоб завязать какой-никакой разговор:

– А вы далеко едете?

Семинарист сперва ужасно смутился, но потом взял себя в руки и тонким девичьим голосом ответил:

– Недалеко, до первого города.

– А зачем вам туда? – продолжала спрашивать Эльза.

Тома быстро осмелел и непринужденно поддержал разговор:

– Барышня… то есть, это, наверно, не ваш ребенок?!

– Мой, – ответила Эльза и сделала материнское лицо.

– Значит, сударыня, – продолжал семинарист Тома, – история моя удивительна, вернее, не столь удивительна, сколь интересна.

– Ну? – произнесла Эльза, проявив интерес к истории Томы.

И Тома начал свой рассказ тем ровным, нежным, монотонным голосом, каким поют херувимскую.

– Видите ли, я изучал богословие и с отличием закончил три курса духовной семинарии. Мне не терпелось закончить семинарию, чтобы стать священником… Ах, сударыня, быть священником – это мой идеал. Представьте себе только: я – батюшка, идеальный священник… Ряса, церковная служба, епитрахиль, причастие, слово… слово божье, слово, которое я произносил бы каждое воскресенье наизусть… подумайте только, наизусть…

Рассказывая, Тома возбудился необычайно и, казалось, заговорил «на шестый антифонский глас». И бог знает что он наговорил бы в таком состоянии, если бы Неделько не разорался так неистово, что его принялись успокаивать и Эльза, и семинарист Тома, и даже кучер, которому надоел рев.

Тома оказался настолько услужлив, что взял Неделько к себе на колени, чтобы дать госпоже Эльзе отдохнуть, а сам, покачивая ребенка, продолжал рассказывать:

– Но, сударыня, господь всемогущ, пути его неисповедимы, веления неоспоримы. Я хотел стать священником, и на тебе… решил идти в актеры.

– Ай-ай-ай! Как же это получилось? – спросила Эльза.

– Не знаю, веленье божие! – пожав плечами, сказал семинарист Тома и понизил голос, будто пел «на седьмый глас».

– А как вы узнали об этом велении? – простодушно спросила Эльза.

– Как?… Во сне. В нашем городке недавно гастролировал один маленький театр, который сейчас находится в том городе, где вы собираетесь заночевать, а я останусь, потому что меня приняли в труппу. Вот и письмо, которым директор труппы извещает меня, что я принят.

Тома достал из левого кармана грязное письмо и начал читать:

«Милостивый государь, в нашем необъятном мире есть узкое поприще с обширными возможностями, на котором сосредоточена вся жизнь человеческая, жизнь, отражающая все. Сцена, сцена, сцена, милостивый государь, вот идеал человечества. Поскольку сцена вдохновила и Вас, желаю Вам успеха. Принимаю Вас в труппу с жалованьем 30 динаров в месяц…» и так далее.

– Как видите, дело сделано, меня ангажировали. А случилось это так. Однажды вечером я был в театре и по возвращении домой лег спать, прочитав по обыкновению молитву «на сон грядущий». Я крепко спал, и вдруг во сне мне явилась Мария Магдалина, но одетая так, как одеваются нынешние барышни, вот как вы, в шляпке, перчатках и с зонтиком в руке. Я удивился и стал говорить ей стихами: «Скажи, скажи, Мария Магдалина, зачем такой являешься ты мне?» А она мне нежным добрым голоском отвечает: «Послушай, Тома, кончай валять дурака и поступай в актеры, не пожалеешь!» Я испугался и говорю: «Что с вами, Мария Магдалина, как же вы мне можете такое советовать?» А Мария Магдалина отвечает мне: «Кончай валять дурака и поступай в актеры!…» И тут Мария Магдалина исчезла, а я проснулся весь в поту, будто разговаривал с самим апостолом Петром или ректором семинарии.

Я эту тайну никому не выдам, и не ради себя, а чтобы не осрамить Марию Магдалину. На другой вечер ложусь опять и засыпаю, дважды прочитав молитву «на сон грядущий». И снова, как в прошлый раз, является мне во сне Мария Магдалина, одетая по современной моде. Я опять говорю ей стихами: «Скажи, скажи, Мария Магдалина, зачем толкаешь ты меня на скользкую дорогу?» – «Кончай заниматься ерундой, Тома, – отвечает мне Мария Магдалина, – послушайся меня, иди в актеры!» – «А разве мне подобает это?» – спрашиваю я Марию Магдалину. «Иди в актеры ради любви ко мне!» – говорит Мария Магдалина, кокетливо улыбается, щиплет меня за щеку, а я, готовый провалиться со стыда, пригрозил ей, что завтра же пожалуюсь на нее ректору семинарии. Но она только весело рассмеялась и говорит: «Тома, Тома, вглядись-ка в меня получше!» Я вгляделся… и что же: это была не Мария Магдалина, а актриса Ленка, та самая, что играет роли роковых женщин и умеет так зловеще смеяться.

Теперь, как сами понимаете, дело предстало предо мной в ином свете. Я помолился господу, чтобы простил мне, что я принял актрису за Марию Магдалину, а сам подумал: во всем виновата привычка видеть во сне только святых. На другой день мне повстречалась актриса Ленка, одетая в точности так же, как Мария Магдалина. И не знаю почему, может быть, по велению божию, Ленка улыбнулась мне, и так, знаете, прелестно улыбнулась, будто хотела сказать: «Кончай заниматься ерундой, Тома, иди в актеры!»

Потом труппа уехала из нашего города, но мне каждую ночь снилась Ленка и очень редко – ректор. В конце концов я понял, что мне не одолеть искушения, что это наитие, что это веление божие, и решился… написать письмо директору театра, который, как видите, ответил положительно.

Тут Тома замолчал и похлопал Неделько, который беззаботно лежал у него на коленях и смотрел ему прямо в глаза, будто тоже слушал его рассказ.

Эльза, слушавшая Тому с превеликим любопытством, кокетливо улыбнулась (совсем как Мария Магдалина) и сказала:

– Теперь мне все понятно, господин Тома, совершенно все.

– Простите, что понятно? – испуганно спросил Тома.

– Понятно веление божие. На самом деле вы влюбились в актрису Ленку.

– Кто, я?! – воскликнул Тома и покраснел как рак, потому что сам еще не верил в это.

– Признайтесь.

– Но как же мне признаться, если это неправда, – решительно защищался семинарист Тома, хотя эта страшная правда впервые стала очевидной и для него.

– Вот вы и краснеете всякий раз, когда слышите ее имя, – кокетливо добавила Эльза.

– Чье имя, простите?

– Ленкино. Не Марии же Магдалины.

– Не знаю… – смущенно произнес Тома и едва не уронил Неделько.

– Признайтесь, и я вам помогу.

– Вы?

– Да, я. Вечером, когда приедем в город, я все расскажу Ленке. Признайтесь.

– Мне не в чем вам признаваться. Сказать, что я ее люблю (это «люблю» Тома пропел басом), я не могу, но чувство какое-то есть. Я ощущаю это чувство, оно мучит меня, пронизывает все тело. Я ощущаю это чувство в сердце, в душе, в крови, в груди. Я ощущаю это чувство в руках…

Тут-то Тома и запнулся, так как и в самом деле ощутил в руках нечто… Но это нечто было не Томиным, а скорее Неделькиным чувством, несколько отличавшимся от чувства семинариста…

Эльза заткнула нос, кучер выругался, а семинарист Тома со скорбным лицом поглядывал то на свою ладонь, то на белые пикейные брюки, которые стали похожи на штабную карту со всеми гаванями, заливами, островами и полуостровами.