Дитя общины - Нушич Бранислав. Страница 38

Но эту свою трубу она использовала и по-другому. Так, она чуть было не разбила трубой голову судебному исполнителю, когда тот хотел описать у нее вещи. Поскольку во всяком конституционном государстве запрещено разбивать головы властям, судебный исполнитель, естественно, подал на нее в суд, подкрепив жалобу справкой врача. Дело оборачивалось весьма серьезно – запахло несколькими месяцами тюремного заключения, и Роске пришлось нанять адвоката.

Как раз накануне суда Роска и пришла к госпоже Маре.

– Завтра у меня суд, – говорит, – и потому пришла я к тебе, госпожа Мара, чтобы ты дала мне своего ребенка до обеда.

– А на что он тебе? – удивилась госпожа Мара.

– Нужен. Сама понимаешь, когда приходишь в суд с ребенком на руках, совсем другое дело получается. Тогда и судьи жалеют, и прокурор жалеет, и швейцар у входа в суд жалеет, и даже публика жалеет. И потом пусть поломают себе голову – меня в тюрьму, а что с ребенком делать? Вот зачем он мне нужен.

– Не могу, – решительно отвечает госпожа Мара. – завтра он у меня занят.

– Как занят?

– Ему надо в правление общины. Он каждую субботу ходит в общину.

– Что с тобой, сударка, – удивляется Роска, – завтра же пятница!

– Пятница?… Скажи ты, девичья память!

– Так дашь мне его завтра?

– Оно конечно, можно. Только сама знаешь, кормилец он мой…

– Я заплачу, не думай, что даром. Лишь бы без запроса. Сколько ты хочешь за полдня?

– Как тебе сказать, – колеблется госпожа Мара. – Ведь если подумать, ребенок поможет тебе больше, чем сам адвокат. Вот и посчитай сама, прикинь, сколько ты платишь адвокату…

– Иди-ка ты, сударка, знаешь куда!… Что ж это ты ребенка равняешь с адвокатом! Завтра в обед дам-ка я тебе три динара. Сватья Стана платит тебе полтора, а я три даю.

– Это правда, – защищается госпожа Мара. – Стана платит мне полтора динара, но она постоянная клиентка, каждую субботу берет. А ты возьмешь завтра, и все… Другое дело, если бы ты каждую неделю разбивала кому-нибудь трубой голову… Тогда бы я тебе уступила.

Поторговавшись, они наконец сошлись на пяти динарах, и маленький Сима отправился в суд первой инстанции. Адвокат тетки Роски, увидев на руках у нее ребенка, встретил ее с восторгом, для него была мука мученическая найти аргументы в ее пользу.

«Несчастная мать», «если по закону мы вправе осудить мать, то не вправе – ребенка», «и у вас, господа судьи, есть дети» и т. д. – все это были веские доводы, хоть и не доказывавшие невинность Роски, но украсившие речь адвоката.

И в самом деле, речь получилась блестящая, даже государственный обвинитель, которого сама профессия обязывает иметь каменное сердце, заплакал во время заседания и простил обвиняемую. Так, Сима спас на суде тетку Роску, и она, возвратив ребенка и честно заплатив таксу в пять динаров, вернулась домой, схватила трубу и сыграла: «Бери ложку, бери хлеб!»

Но однажды к госпоже Маре пришла молодая и хорошо одетая дама. Это нисколько не удивило госпожу Мару, так как она все больше с господами работала, и дамы не раз приезжали к ней погадать на картах и по руке.

Молодая дама села и тотчас откровенно сказала:

– Я слышала, сударыня, что у вас есть ребенок, которого вы даете напрокат?

– Кто это вам сказал? – испугалась госпожа Мара.

– Успокойтесь, я не из полиции, не бойтесь. Я пришла попросить у вас ребенка и хорошо бы вам заплатила.

– Я не даю ребенка напрокат, – защищалась госпожа Мара, – но хотела бы знать, что вам угодно?

– Ладно, скажу вам откровенно, – начала свое признание молодая дама. – Видите ли, муж у меня – растяпа. Навязал мне его господь, вот и сидит он у меня на шее. Он чиновник-практикант, но не может удержаться на одном месте больше шести месяцев. Только начнет привыкать к службе, только наладим жизнь в доме, и его тут же выгоняют. Вот сейчас служил он в полицейском участке и выдал кому-то справку о решении суда. И надо же! Пропустил в справке «не», его и уволили. Только из-за «не», из-за двух проклятых букв уволили! Справедливо ли это, скажите, пожалуйста? Но хуже всего то, что вся забота устраивать его на новую службу ложится на мои плечи.

– На ваши? – удивилась Мара.

– На мои, – продолжала практикантша. – Я же сказала вам, что он растяпа, ничего сам не умеет. Он умеет только терять службу, а искать ее приходится мне. Если министр еще молодой человек, это как-то получается. Или, скажем, молодой человек не министр, а заместитель его… Но сейчас, как на грех, и министр, и его заместитель – пожилые люди. Никак не могу понять, что же это за порядок: государство молодое, а министры старые?! Такое может быть только у нас!

– Что верно, то верно, – сказала госпожа Мара, – и все-таки я не возьму в толк, на что вам ребенок.

– Не понимаете? – удивилась практикантша. – Если бы министр был молодой, я бы пошла к нему одна. И не пришлось бы мне плакать, стоило б улыбнуться, как мой растяпа получил бы место. А нынешний министр – старик. Говорят, у него были дети, да он всех потерял. Вот я и пойду к нему с ребеночком на руках, заплачу, он разжалобится, и мой растяпа получит место.

– Все может быть, – согласилась госпожа Мара. – Только как же я вам дам ребенка, если я вас не знаю?

– Господи! – изумилась практикантша. – Может, вы боитесь, что я вам его не верну? Если бы я брала у вас напрокат одежду, или серебряные ложки, или зонтик, тогда другое дело. Да если бы я хотела детей, я бы своих имела, каких хотите, а не брала бы чужих.

– Это понятно, но…

Госпожа Мара с сомнением покачала головой.

– В конце концов, если вы боитесь, я вам дам расписку. Скажу своему растяпе, и он напишет мне расписку по всей форме.

– Хорошо, я согласна, но… Сколько вы думаете мне заплатить?

– Пять динаров.

– Что вы! – воскликнула госпожа Мара. – Ребенок вашему мужу достанет место, а вы ему за это – всего пять динаров…

Поладили на десяти динарах, но с условием, что практикантша заплатит их вперед, когда придет за ребенком и принесет расписку.

На одного ребенка мужского пола, взятого напрокат у госпожи Мары Здравкович, проживающей в Белграде, с обязательством вернуть в исправном состоянии.

Действия своей жены одобряю,

Иеремия Терзич,

быв. практикант.

Все было в порядке, и Сима отправился на аудиенцию к министру, где имел такой успех, что растяпа получил место.

Так постепенно росла Симина слава. Сперва он работал по соседству, потом все дальше и дальше от дома, пока однажды к госпоже Маре не пришел человек странного вида. Грязный и небритый, в бархатном пиджаке и с удивительно живыми глазами. Он объяснил госпоже Маре, что он фокусник, умеет глотать огонь, превращать вино в воду и воду в вино и совершать другие чудеса. В ответ на недоверчивый взгляд госпожи Мары он достал из кармана серебряную двудинаровую монету, положил ее Маре на ладонь, сказал какое-то слово, и монета вдруг исчезла.

Ловкость незнакомца поразила госпожу Мару, и никакого документа, удостоверяющего его личность, не потребовалось. Снискав ее доверие, он представился и объяснил, за чем пришел.

– Я Илья Божич, первый сербский чародей. Глотаю огонь, превращаю вино в воду, лаю, как собака, мяукаю, как кошка, – перечислял он чудеса, на которые был способен, а закончив перечисление, сказал, что завтра Марков день, и у церкви святого Марка будет большой праздник, что он соорудил специальный шатер для представления и что ему нужен младенец для совершенно нового номера программы.

– А что вы станете с ним делать? – спросила любопытная и вместе с тем перепуганная госпожа Мара, боявшаяся, как бы фокусник не превратил Симу в козленка или во что-нибудь другое.

– С ребенком ничего не случится. У меня новый сенсационный номер. Я высижу из яйца младенца. Вы будете получать десять динаров в день, и, кроме того, я дам вам один бесплатный билет.