Дверь № 3 - О'Лири Патрик. Страница 17
Ошарашенный, я не нашел, что сказать. Боже мой…
– Пусти меня туда, – взмолилась она.
Это было уж слишком. Я состроил самую строгую докторскую физиономию, какую только мог, и сухо отчеканил:
– Лора, это невозможно. Ты моя пациентка – не родственница и не друг. Я высоко ценю твое участие, поверь, но очень прошу тебя уйти. – На ее лице появилось обиженное выражение. – Пожалуйста!
Сияющие глаза погасли. Она резко повернулась и зашагала прочь по коридору, завернув за угол. Какой-то толстяке короткой стрижкой в синем костюме, стоявший неподалеку, прислонившись к стене, проводил пристальным взглядом ее ноги. Тогда я еще ничего не заподозрил, лишь вспомнил, что ни разу не позволил себе такого во время визитов Лоры, и порадовался своему невероятному самоконтролю.
Войдя в палату, я сразу вспомнил египетские гробницы. Мать лежала как крошечная высохшая мумия Клеопатры, одетая зачем-то в розовую ночную сорочку. Тело ее отливало тусклой неприятной желтизной, словно не в меру вызолоченный музейный экспонат. Я долгие годы не видел этого лица без косметики – под закрытыми глазами были огромные черные мешки. К ее запястью тянулись трубки от капельницы, похожие на сплетение паутины. Из-под одеяла торчали желтые морщинистые ступни. С минуту я стоял и молча смотрел. Видел ли я когда-нибудь свою мать спящей? Неужели ома всегда была такая маленькая? Когда-то она парила как большая гордая птица, рассекая воздух широкими взмахами крыльев и окидывая грешную землю острым пронзительным взглядом, уверенная в правильности своего пути и сохранявшая величественную осанку даже среди домашних забот. Теперь ее тело напоминало усохший батон хлеба. Я вспомнил, как сидел у матери в ногах и слушал молитвы. Одной рукой она перебирала четки, а другой накручивала на палец мои волосы. Тогда я обожал ее…
Я протянул руку к телевизору, бормотание телешоу смолкло. Больная открыла глаза.
– Ты!
Так она обращалась ко мне все последние годы, будто каждый раз напоминала о моем предательстве в ожидании того дня, когда я возвращусь в лоно истинной веры и вновь обрету право на собственное имя.
– Привет, мам, – тихо сказал я, прикрывая ее ноги одеялом.
– Я слышала, Хоган говорил что-то про цветы…
– Да, я принес тебе лилии.
– Лилии… Как приятно.
Боже мой, даже белки глаз у нее были желтые.
– За тобой хорошо ухаживают?
– Врачи очень внимательны, а сестры – те никуда не годятся, – фыркнула она. – Ничего не могут сделать правильно.
– Тебе… удобно?
– Нет, – усмехнулась она.
Я опустил глаза. Глупый вопрос. Наступила неизбежная минута тишины: мы решали, как дальше вести разговор. Мать шевельнулась под одеялом.
– Хорошо, что твой отец не видит меня такой. Я теперь для всех обуза.
Сколько себя помню, она всегда называла его «твой отец». Никогда Робертом – только так: «твой отец». Словно он не имел к ней никакого отношения, только ко мне.
– Тебе что-нибудь принести? – спросил я. Мать покачала головой.
– Отец Отто причастил меня сегодня. Мы помолились вместе. Такой приятный молодой человек, в нем есть что-то святое… что-то целомудренное. – Взглянула на меня и, разочарованно вздохнув, добавила: – Анджела сказала, что девочки тоже молятся за меня. – И отвернулась к окну.
– Да, конечно, – кивнул я.
– Мне как-то даже странно становится: они молятся на ночь и поминают меня как твоего покойного отца – как будто я уже святая.
Слово «святая» прозвучало без всякого тщеславия – это просто то, чем становится мертвый католик, если ему повезет. Тем не менее я очень надеялся, что тема не получит продолжения: обсуждать с моей матерью вопросы религии всегда было небезопасно. Никогда не знаешь, где споткнешься.
– Тебе молиться необязательно, – добавила она, – так что не беспокойся.
– Я больше не молюсь, мама, ты же знаешь. – Она снова вздохнула и посмотрела в окно.
– Просто в голове не укладывается – как моя плоть и кровь могла так легко отвергнуть истинную веру.
Твою веру, хотелось мне ответить. Твои правила, твои законы, твои предрассудки. Вот почему Хоган так и не научился элементарному сочувствию. Он принял твой близорукий взгляд на мир. Истинная церковь, истинная вера. Истинная истина. Тебе никогда не приходило в голову, что кто-то может смотреть на вещи иначе. Есть только истина – и предательство. Если твоей последней просьбой на смертном одре станет мое обращение к Богу, повернусь и уйду.
– И все-таки твой отец очень любил тебя… Как странно в самом деле.
– Мы с ним слишком мало знали друг о друге.
В ее глазах промелькнул… страх? Нет, показалось.
– Ты никогда не понимал его. Он был очень добрым человеком и делал все, что мог для Хогана и для тебя, – твердо сказала она.
– Почему мы говорим об отце? – раздраженно спросил я.
– Не знаю. Вчера я видела его во сне. Или сегодня, не помню. Он был в смешном красном свитере и ругал меня, а я отвечала, что не позволю говорить с собой в таком тоне.
– Джон? – тихо позвал кто-то из-за двери.
– О боже! – пробормотал я, увидев входящую Лору.
– Джон, это срочно. Я могу с тобой поговорить?
– Я же просил тебя уйти! – прошипел я, подскочив к ней.
– Она умирает!
– Знаю!
– Я хочу сказать – вот-вот умрет! Мне надо до нее дотронуться, – настойчиво шепнула она.
– Что?! Лора, это уж слишком!
– Нет времени! – Она ринулась мимо меня к постели больной. – Миссис Доннелли? Меня зовут Лора.
Мать нахмурилась.
– Вы нас прервали, юная леди! Вам следовало хотя бы извиниться!
– Мама… – начал я, вне себя от гнева и смущения.
– Простите, миссис Доннелли, я всего на минутку…
Я не верил своим глазам. Незваная гостья поспешно откинула одеяло и полезла рукой под ночную сорочку матери. Если бы та была в силах, то вскочила бы и отвесила нахалке оплеуху, но смогла лишь судорожно отстраниться.
– Лора, стой! – рявкнул я, хватая ее за руку. Молниеносным, почти незаметным движением она толкнула меня в грудь – с такой невероятной силой, что я отлетел на несколько шагов и врезался спиной в стену. Оглушенный ударом, я тупо смотрел, как ее рука круговыми движениями массирует живот больной. Иссохшие ноги торчали в стороны, кожа на них отливала тусклым золотом.