Снежная смерть - Обер Брижит. Страница 10

А что я? Он мог бы съесть меня живьем, и я бы не оказала сопротивления. Меня и связывать не нужно. Я привязана к этому креслу узами куда более прочными, чем колючая проволока.

Вор. То письмо, что я получила. Я пытаюсь точно вспомнить текст. Он называл меня ангелом. Тон такой, словно нам предстоит битва. Он представлял силы Зла. Но, в таком случае, зачем делать мне эти чудовищные подарки? Зачем называть меня «любовь моя»? Или же это не имеет к нему ни малейшего касательства. Вор — несчастный псих, у него мания писать письма известным людям, а убийца — это другой несчастный псих, у которого мания влюбляться в известных людей. Я всегда нравилась маньякам. Ни разу не могла проехать в метро, чтобы кто-то не похлопал меня по заднице.

— Все к столу! — вдруг объявляет Франсина Ачуель, прерывая бессвязный ход моих мыслей.

Ужин проходит кое-как, все взбудоражены. Постояльцы Центра бормочут, перебрасываются шариками из хлеба, хихикают, бесконечно кашляют, рыгают. Сидящая рядом со мной Магали все время кудахчет и хватает меня за руку. Иветт и Франсина играют в «шесть степеней удаленности» и уже нашли общую внучатую двоюродную племянницу в Австралии, в Сиднее. Клара и Эмили ссорятся из-за резинки для волос. Жан-Клод слушает на своем плеере беседы Трюффо с Хичкоком. Летиция сравнивает преимущества двух линий косметики. Я нервно ковыряюсь в тарелке. Ян уговаривает меня поесть. Слава Богу, на ужин нет ничего мясного, только раклет, блюдо, которое я всегда очень любила. Бернар уверяет нас, что «кто пил — будет пить, кто ел — будет есть, а колбасы не осталось?». Ян добродушно замечает ему: «Ты слишком много ешь, пузанчик!». Юго и Мартина вполголоса обсуждают конференцию по уходу за умирающими. Весело! Кристиан, сидящий напротив, нервно пинает меня ногами под столом и с равномерными интервалами выкрикивает: «Кар-тошка! кар-тошка!». К счастью, за десертом все успокаиваются и дружно погружают ложки в шоколадный мусс домашнего приготовления.

После этого нас знакомят с мадам Реймон, кухаркой, дородной семидесятипятилетней деревенской женщиной с южным акцентом. Она также убирает в доме. Представляю себе Реймю [1] в женском обличье, без усов: всякий раз, когда мне надо представить лицо незнакомого человека, я призываю на помощь один из тех образов, которые накопились у меня в мозгу до несчастного случая. Конечно, запас их ограничен, но выбора у меня нет. Я составляю фотороботы окружающих людей и корректирую их в зависимости от интонаций, запахов, шагов, прикосновений.

Крепкий черный кофе. Сахара маловато, но мне неохота браться за блокнот, чтобы написать «сахар». Я чувствую себя усталой, грустной и усталой, я хочу поскорее оказаться в постели.

4

Который может быть час? Я проснулась, и мне никак не удается снова заснуть. Вокруг тишина. Можно подумать, что лежишь в могиле. Попрошу, чтобы на день рождения мне подарили говорящий будильник. С улицы не доносится ни малейшего шума. Ни самого тихого шуршания шин, ни обрывка разговора. Сколько бы я ни напрягала слух, я ничего не слышу. Только шелест занавески на приоткрытом окне.

Надо заснуть. Совершенно не собираюсь раздумывать над зловещими событиями двух последних дней. Совершенно не собираюсь вот так лежать неподвижно во мраке, представляя, как господин Вор бродит вокруг меня со скальпелем наготове. Что он, посмеиваясь, смотрит на меня. Что он склоняется над моим лицом, что его окровавленные губы приближаются к моим… Нет, и речи быть не может! Я считаю овец, множество овец, они толстые, грязные, вонючие, с большими глупыми глазами, бе-е-е, бе-е-е, давайте, овечки, прыгайте! Раз-два, раз-два, растрясите свой жир, волка тут нет, никто не будет кусать вас за ляжки, никого тут нет, говорю вам!

Кошка прыгает на пол, слышу ее тихие шажки… Кошка? Какая кошка? Наверное, я задремала. Мне приснилась моя кошка, умершая четыре года назад. От опухоли печени. Ну, ладно, не буду же я оплакивать мою кошку. Да, разболтались нервишки. Попрошу Иветт купить витамины. Но шум? Я точно слышала шум. Легкое «шлепх» на пол.

Разве Иветт не закрыла окно перед сном?

Я затаиваю дыхание, чтобы лучше слышать. Слева от меня шорох. Такой тихий… Сердце бьется слишком сильно, только его и слышу. Ощущаю дуновение на лице, это сквозняк или чье-то дыхание? Я резко поднимаю руку, пытаясь ударить наугад, натыкаюсь на что-то, звон разбитого стекла замирает в ночи.

— Что такое? — вскрикивает Иветт в соседней комнате.

Она тяжело поднимается.

— Элиз? Все в порядке?

Жалостное посвистывание. Оно мне не снится, я слышу его. Тихое посвистывание рептилии. Скрип паркета. Порыв холодного ветра. Он ушел, мерзавец ушел, я спугнула его!

— О! Вы опрокинули ваш стакан с водой! Стекла повсюду!

Кто это был? Кто проник ко мне среди ночи? Зачем?

— Вам, наверное, приснился кошмар. Я тоже плохо сплю. Все время просыпаюсь. Скоро уже утро! Наверное, я забыла закрыть окно. Такой ветер, оно все время стучит. Ох, бедняжка!

Кто бедняжка?

— Наверное, умер от холода… Упал на пол, под отоплением…

Кто? Что? Ради Бога, Иветт…

— Воробушек, совсем окоченел…

Моя бабушка утверждала, что птицы, умершие на пороге дома, предвещают несчастья. Глупое крестьянское поверье?

— Ладно, отнесу его в помойку. Ну, постарайтесь немного поспать.

Иветт выходит.

Умерший от холода воробей. Упал прямехонько в мою комнату через открытое окно. Конечно, такое возможно. Он мог и на голову мне упасть. Или сделать этакую петлю и приземлиться ко мне на постель. Но если воробья принес таинственный посетитель, что это может означать? Должна ли я что-то понять из этого послания? Стукнуть себя по лбу и сказать: «Ах да, воробей — это, безусловно, значит…»

Я дрожу. Мне холодно. Мне страшно. Мне нехорошо. В этом домике мы одни, Иветт и я, пожилая женщина и калека. А садист-убийца бродит в ночи совсем рядом. Вдруг я начинаю надеяться, что он действительно влюблен в меня, что он не желает мне зла. И меня просто мутит от двусмысленности этого желания.

— Опять снег!

Иветт подносит мне таз и комментирует неблагоприятный прогноз погоды. После туалета она усаживает меня в кресло с электроприводом и везет на кухню. Омлет, кофе, грейпфрутовый сок. После года отваров и корнфлекса, «которые легко жевать», этой зимой я решила перейти на твердую пищу, и, впервые в жизни, Иветт меня послушалась. И даже последовала моему примеру, без малейших угрызений совести отказавшись от шестидесятипятилетней привычки к тостам с вареньем. По воскресеньям мы даже позволяем себе сосиски и блинчики с кленовым сиропом.

Я тщательно жую. Пахнет чем-то неприятным, я принюхиваюсь.

— Это воробей. Я положила его в пластиковый пакет, но запах все равно идет. Когда буду выходить, выброшу его в контейнер. Не знаю, брать ли вас за покупками. Кресло вряд ли поедет по такому снегу.

Я быстро пишу: «Мне хочется подышать свежим воздухом».

— Подышать, подышать, — ворчит она. — Вот перевернется кресло, окажетесь в двухметровом снегу, тогда порадуетесь…

А вдруг меня спасет Брюс Уиллис, почему бы нет?

«Просто подышать воздухом на крыльце».

— Вы всегда все по-своему хотите сделать! Ума не приложу, чего ради я так стараюсь.

Звонок в дверь. Это Ян, запах свежего снега, глоток холодного воздуха. Слышу, как он топает по половику.

— Сегодня не жарко. Обещают приличную метель.

— А Элиз упирается и хочет выйти, — сообщает обиженная Иветт.

— Она права. Если ожидается ухудшение погоды, лучше ловить момент. Если хотите, я могу вас сопровождать, я сегодня утром свободен.

Меня укутывают, нервные поиски кошелька, ключей, очков Иветт, все в порядке, все на месте, можно идти.

По некоему молчаливому соглашению никто не упоминает о вчерашних событиях. Мое кресло, подскакивая, едет по дорожке, направляемое твердыми руками Яна, который комментирует происходящее вокруг. Проехала снегоуборочная машина. Перед нами тащится грузовик с солью для дороги. Девочка поскользнулась на льду. Подвесную дорогу остановили, потому что подросток прицепился к кабинке. Перед заправкой длиннющий хвост: выдача бензина ограничена, дорожные рабочие попрежнему блокируют шоссе, по которому идет снабжение юго-восточных областей. Иветт зашла в булочную. Ему самому надо купить марки… и вдруг тишина.