Укус мрака - Обер Брижит. Страница 32

Салли замедлила бег. Казалось, в здании никого не было. По-прежнему голая, она оказалась в помещении, которое походило на бюро. Компьютер, папки с бумагами, телефон. Создание видимости для посетителей. Рану словно слегка щекотали. Она потерла живот, и у нее возникло ощущение, что под кожей что-то шевелится. Что это в нее засунули? Ее охватила паника при мысли о том, что, как в сериале «Пришельцы», из ее тела может вылезти какое-нибудь отвратительное существо. Она прислонилась к холодной стене и увидела себя в зеркале, висевшем возле входной двери. Как она бледна! Ввалившиеся щеки, бескровные губы, а она ведь всегда так хорошо выглядела! И этот распухший зашитый нос. Значит, ее все-таки оперировали… Вдруг она заметила табличку, прикрепленную к большому пальцу левой ноги, и наклонилась за ней. На табличке были две строчки, написанные от руки: «Салли Келлерман – 38 лет – Анестезический шок. Уточн.». Что это могло означать?

И вновь это ощущение, что в животе что-то копошится. Впечатление такое, будто по внутренним органам бегают маленькие лапки. Она подошла к полкам, заполненным папками, расположенными в алфавитном порядке. Ж, 3… Салли взяла папку, обозначенную буквой «К». Она нашла свою историю болезни, которая была помечена: «Скончалась 12 октября 1998 г. – в 21 ч. 35 мин.». Ну, нет! Они хотят заставить поверить, что пациенты умерли, и тогда их переносят в полуподвальное помещение для своих генетических операций! Но тогда это значит, что Джо поверил, что она умерла! Надо вернуться домой, они должны предупредить полицию! Она подняла телефонную трубку и набрала свой номер. Как Джо будет счастлив! Гудки долго звучали в пустоте, наконец трубку взяли.

– Джо! – в отчаянии закричала Салли.

– Кто его спрашивает?

Голос на другом конце провода был женским, несколько грубоватым и, вполне возможно, нетрезвым.

– Я попала к Салли и Джо Келлерманам? – спросила удивленная Салли.

– Чиво вам надо от Джо? – повторил пьяный женский голос.

– Кто вы? И что вы делаете в моем доме?

Издалека послышался голос Джо:

– Кто это?

– Я его жена! – закричала Салли. – Джо, это я!

– Хорошо, я ему передам!

Женщина нажала на рычаг. Салли глупо уставилась на трубку. Женщина ей не поверила. Дома у Джо женщина. Дома у Джо пьяная женщина. Пьяная женщина дома у Джо, а он считает жену мертвой. Черт побери! Неужели этот мерзавец… А ведь ее еще даже не похоронили! Салли закусила губу и увидела в зеркале, как закапала кровь, черная вязкая кровь. И, странно, она ничего не почувствовала. Эта кровь воняла: какой-то химический запах, смешанный с запахом помойки.

И в то же мгновение ключ в замке повернулся и дверь отворилась.

Салли отпрыгнула назад: вдруг это ее мучители? Она спряталась за створкой двери. В комнату вошла молодая женщина, одетая в короткое пальто с капюшоном.

У Джоанны был выходной день, но оставалось срочное досье, которое нужно было закончить, а завтра она собиралась пораньше отправиться с Лео кататься на лыжах. Она сняла пальто, размотала шарф, повесила их на вешалку, принялась рыться в ящиках стола в поисках сигарет. Удовлетворенно вздохнув, она закурила сигарету, затянулась дымом, переложила пальто на спинку стула, повернулась к зеркалу и завизжала, увидев Салли, которая прижималась к стене.

Твердо решив заставить ее замолчать, Салли ринулась вперед.

У Джоанны глаза вылезли из орбит при взгляде на эту голую женщину в своем кабинете, голую женщину с зашитым животом и землистым цветом кожи. Салли Келлерман! Боже мой! Должно быть, бедняжка была жива и очнулась в прозекторской!

Салли открыла рот, чтобы потребовать объяснений, но услышала, что произносит странным голосом: «Я хочу есть».

– Есть? – откликнулась Джоанна. – Конечно, я понимаю, подождите, здесь где-то было печенье…

Надо быстро предупредить врача, спасателей, еще кого-нибудь, сообщить, что, как в самом страшном кошмаре, одна из подопечных очнулась; да где же это чертово печенье для похудания, с отрубями, ах вот оно!

– Вот, держите, я позову на помощь, все будет хорошо, ни о чем не волнуйтесь.

Салли схватила и понюхала печенье. Оно пахло зерном. Пылью. Землей. Смертью. Оно пахло смертью. С интересом разглядывая Джоанну, которая набирала номер телефона, она раскрошила печенье. От женщины хорошо пахло. Она состояла из свежей плоти и теплой крови. Мысль о сочных кишках, похрустывающих на зубах, заставила Салли сглотнуть слюну, хотя ей было неясно, чем это вызвано. Голод. Она хотела есть. Очень хотела. Слишком хотела, чтобы ждать дольше.

– Алло, Лео? Привет, это Джоанна, да… послушай, у меня здесь проблема… очень большая проблема… нет, я не вешаю трубку…

Она повернулась к Салли, чтобы объяснить, что всем займется Лео, но перед нею был только зловонный рот, огромный зубастый рот. Размалывая плоть, рот сомкнулся на ее лице, а Джоанна так и не поняла, что же случилось. Пока Салли жевала ее лицо, та несколько раз дернулась, но очень скоро затихла.

– Алло? Джоанна? Алло? – надрывался Лео на другом конце провода.

Салли оторвала свою окровавленную морду от остатков лица Джоанны и, прежде чем повесить трубку, прорычала: «Все в порядке… Я тебе перезвоню… » Выплюнув остаток брови, выковырнув кусок ноздри, застрявший между резцов, что-то тихонько мурлыкая, она завернулась в пальто Джоанны. Теперь она пойдет навестить Джо. А тех, кто встанет у нее на пути, она просто уничтожит. Как эту девку, подыхающую на полу. Они решили, что Салли Келлерман легкая добыча, они жестоко ошиблись, и они за это заплатят!

Боб Диккинсон тяжело вздохнул, глядя на двух старых кляч, которых к нему привели. Лошади принадлежали Стенлею, но тот на прошлой неделе сыграл в ящик, а его дети не захотели возиться ни с фермой, ни со старыми лошадьми, которые уже не годились для пахоты. Боб взял ружье и спрятал его за спиной. Если требовалось заколоть свинью, зарезать теленка – все отправлялись к Диккинсонам. И так уже три поколения. Он подошел к мирно пофыркивающим животным.

– Чох-чох-чох, Август! Чох-чох, Люсия!

Услышав свои имена, лошади навострили уши, и более ласковая кобыла Люсия нежно ткнулась в него мордой. Боб опять вздохнул. Он ненавидел такую работенку! Вдруг, заволновавшись, Август начал двигаться. Чтобы успокоить, Боб снова окликнул его по имени. Потом, не прекращая бормотать: «Пожалей, Господи, их души», он приложил ружье к плечу и быстро дважды выстрелил. Люсия услышала выстрел и почувствовала, как что-то с силой толкнуло ее в лоб между глаз. Удивившись, она повернула голову к Августу и увидела, что тот упал на колени в пыль. Она хотела сказать, чтобы он встал: они не так уж стары, просто они много работали, а теперь он должен подняться, чтобы продолжать радоваться солнцу и овсу, морозцу, свежей воде и веселым играм кроликов, он должен… Она завалилась на бок, и тонкая струйка крови потекла из ноздрей под стекленеющим взглядом ее старого товарища. Боб Диккинсон сплюнул на землю и решил пойти в город и напиться. А трупами он займется позднее.

После ужина, который Герби усердно сопровождал выпивкой, его ноги слегка заплетались; они возвращались, и он поддерживал Сэм под ручку. В морозном воздухе дыхание вырывалось паром. Сэм чувствовала себя лучше. Еще до ужина она смазала V-образный ожог на щеке кремом, заживляющим ранки на коже. Даже мысль о том, чтобы носить отметину Версуса на своем теле, была ей отвратительна. Обжигающий душ снял с нее ощущение постоянной грязи и запаха пота, которые, казалось, просто прилипли к коже. Герби присоединился к ней в душе, и последовавший затем короткий перерыв на секс позволил ей впервые за эти дни расслабиться. Марвин шел впереди, поддерживая старую Рут, которая за весь вечер не проронила ни слова. Бадди Коул, поглядывая на звезды, напевал «Stellar Regions» Колтрейна. Джем и Лори тащились позади, играя в снегу, боксируя против невидимых противников. Они страшно объелись, потому что каждое блюдо заказывали по два раза. Ресторан, примостившийся у подножия горы, был оформлен в деревенском стиле: яркий огонь в камине, барбекю, печенная в золе картошка, на стенах охотничьи трофеи. Лори незаметно надел на голову шапку «Дэвид Крокетт» и очень похоже изображал насторожившегося сурка, вызывая взрывы всеобщего хохота. «Сейчас совсем как раньше, – подумал Джем, – когда мы глупо хохотали по любому поводу, когда дед жарил оладьи, а мы, неизвестно зачем, до изнеможения носились по пыльному пустырю».