Медный кувшин старика Хоттабыча - Обломов Сергей. Страница 31

Джинн не знал, как реагировать. Его мутило и жгло изнутри. Он ненавидел Хоттабыча, ненавидел себя и весь мир, способный нa такие злые игры. Не сдержавшись, он залил золотое блюдо с фруктами рвотой. Слуги мгновенно унесли блюдо, убрали на столе все следы этого отчаянного действия к поставили перед Джинном серебряное ведерко, чтобы он больше не портил еду.

Хоттабыч одобрительно посмотрел на него:

— О знающий! Ты, я вижу, прекрасно осведомлен о традициях Востока. Я рад, что наконец-то тебе понравилось то, что я предлагаю. Сейчас подадут птицу.

— Ты что, издеваешься надо мной, что-ли? — кисло спросил Джинн через поцарапанное внутренней кислотой горло.

— Ничуть. Прости, возможно, ты неправильно понял меня. Я же сказал — в этом мясе нет ничего человеческого. Это специально отобранное животное. В нем нет вообще никакой прошлой жизни. Это небесный бык — бескровный. Если можно так сказать — почти растительный. Кровь его осталась на земле, когда он был принесен в жертву. А того быка съедят свои быки. Или другие звери. Рано или поздно. Такова судьба всех быков.

Джинн начал потихонечку успокаиваться.

«Я просто идиот, — подумал он, — это все от нервов».

И поэтому он обрадовался, когда Хоттабыч за десертом сообщил:

— Я должен оставить тебя. Меня зовут. Хранители Соломона готовы принять меня. Прощай.

И после этих слов не стало больше никакого Хоттабыча.

Джинн закончил еду и пошел в прихожую — вымыть руки в фонтане и подобрать одежду.

Она все еще была мокрой, и, поднявшись к себе, в свою до боли родную комнату, он развесил одежду на стуле и батарее, снял халат и, одиноко голый, забрался под одеяло — попытаться заснуть, хоть и рано, — чтобы скорее закончился этот проклятый день.

Но день не закончился — сон не шел. Джинн думал о том, какой он дурак, что не попросил Хоттабыча просто перенести его к Этне. Чего он боялся?.. Он знал, чего он боялся. Он боялся, что, встретив Этну — живую и настоящую — он перестанет о ней мечтать и тогда она будет просто обыкновенной девушкой, похожей на сотни тысяч других.

«Ну и фиг с ним, — подумал Джинн, — все равно попрошу. Как только появится — сразу попрошу. А там — разберемся».

И еще одно он вдруг понял: его нежелание просить Хоттабыча о чудесах — чтобы он сделал его, скажем, принцем или, например, Биллом Гейтсом — было вызвано страхом. Страхом, что, став кем-то другим, он перестанет быть самим собой, и эта утрата себя, пусть такого — нерешительного, слабого и ненужного никому, кроме далекой виртуальной девушки, не знающей о нем ровным счетом ничего, — будет утратой человека, который пришел на эту землю таким, и, значит, это кому-нибудь нужно.

Полежав минут десять с закрытыми глазами, на веки которых, как на экран, его мозг проецировал картинки происшедшего с ним сегодня, от чего он продолжал повторно сопереживать все события, он услышал деликатный звонок в дверь.

«Пусть арапы открывают, — подумал он, — с меня довольно приключений. Чего им всем от меня надо?»

Но арапы, очевидно, и не думали открывать, потому что звонок повторился. Не настойчиво, а осторожно и отчаянно безнадежно — звонивший как бы уже собирался уходить, раскаиваясь, что вообще пришел. Эта безнадежность подкупила Джинна. Он встал, собираясь набросить халат, но не обнаружил никакого халата, а нашел свою одежду чистой, сухой, выглаженной и аккуратно сложенной на стуле. И вся комната имела свой прежний застененный вид. Радуясь, что Хоттабыч сдержал свои обещания, Джинн быстро натянул джинсы и, задев велосипед, подошел к двери. Дверь оказалась приоткрыта — защелка замка была сломана, а в дверном косяке торчала пуля. За дверью стоял незнакомый человек в перемазанной строительной пылью одежде.

— Простите, ради Хгоспада Бохга, шо так поздно, — начал жалобно он, вытирая рукавом грязный лоб, — мы торопылыся, як мохгли, та тильки поспэли. — И он крикнул вниз, на пару пролетов лестницы. — Робяты! Несь ее взад!

— Чего там еще? — испугался Джинн.

— Та двэрь, будэ вона не ладна, шо ж еще хто-то? Вам тута начальство наше дверь малэныси спорчувалы. Ну, та мы ж новую-то и принэсли. Зараз поставим — скорэнько, не волнувайтеся.

На лестнице показались еще двое рабочих, с трудом волочивших упакованную в плотный полиэтилен дверь с косяком. Она была титановой, пуленепробиваемой, отделанной снаружи красным деревом и содержавшей в себе множество блестящих латунью хитроумных замков.

— Я ничего не заказывал, — быстро проговорил Джинн, увидев дверь. — У меня и денег-то таких нет.

— Та вы за хгроши-то не беспокойтэся. Хгроши, вони вже нэ трэба ж. Тута ж усе вже проплачено ж. Счас зараз зробим и уйдэм.

— Ну, о'кей.

Спать не хотелось и не довелось. И Джинн пошел на кухню. Пить кипяток. Потому что чай у него уже кончился.

Рабочие провозились несколько часов, сотрясая стены невероятным шумом, от которого соседи, вместо того чтобы выразить возмущение от нарушения тишины в канун рабочего дня, попрятались в щели квартир, как тараканы. Джинн пару раз предлагал кипяток рабочим, но те почему-то отказывались, ссылаясь на срочность работ и ограничиваясь короткими жадными перекурами. Работали они на удивление тщательно и чисто и даже перевесили со старой двери табличку с номером квартиры. Старую дверь оставили на старом месте — она превратилась во внутреннюю, — а новая, пафосная, служила теперь привлекательной обложкой.

Когда все было закончено, остался только бригадир. Он настоял, чтобы Джинн принял работу, гордо демонстрируя нежность крепких замкоа и мягкость хода двери в петлях. Вместе с комплектом ключей, уходя, он передал Джинну небольшой очень плотный запечатанный конверт.

— Энто вот, шо вам тута бэспокойство було, — пояснил он; — начальство велели передать.

— Это что? — с подозрением спросил Джинн.

— Та нам-то эта, знать-то не трэба. Тильки сказывали, шо вам. И усе. Та я-то так разумею, шо хгроши, ну, эта, бабки, — неожиданно закончил бригадир на прощание и быстро удалился.

«Гроши, значит, — подумал Джинн, возвращаясь в комнату. — Конвертик-то мог бы быть и потолще, тут максимум тысячи полторы. Хотя смотря какими купюрами. Если, скажем, пятисотками, то, конечно, больше. Интересно, как они оценили».

Он оторвал от края конверта узенькую полоску и вытряхнул содержимое на стол. В конверте новенькими, слипающимися листами было две тысячи восемьсот долларов.