В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович. Страница 25

Снова мы мчимся галопом: караван ушел вперед. Вдруг я замечаю, что в утесах вместо черных сланцев появляются известняки с новым и необычным для Верхоянского хребта простиранием слоев. Останавливаю Якова, но впервые за полгода слышу от него ответ в резком тоне: «Тох нада, у бар!» («Что надо, вода!») Он боится отстать от других в этом гибельном ущелье. Приходится покориться. Только в небольшом расширении дальше я наконец могу осмотреть утесы и взять образцы, насколько это позволяют замерзшие руки.

Конон меняет здесь прямо на морозе унты, а Яков опять только сбивает палкой лед со своих унтов.

Нам повезло. Если бы нижний этаж тарына был глубже или под ним находилась тонкая кровля над третьим слоем, мы наслаждались бы полным купанием. По рассказам, в этом ущелье были случаи гибели эвенов, провалившихся вместе с оленями под лед.

Ночью все время дует ветер с гор. К утру он достигает такой силы, что рвет палатку. Просыпаемся со странным ощущением: тепло! Высовываемся из палатки – можно рукой брать что угодно. Начинаем гадать, сколько градусов: один говорит сорок, другой осмеливается поднять до двадцати пяти. Но термометр показывает головокружительную цифру: 15 градусов мороза! Невозможно поверить: такие температуры здесь неслыханны. Но ртуть все время повышается, и в десять часов доходит до 9 градусов. Что-то невероятное!

Весь день в спину, вниз по ущелью, дует страшный ветер, но впервые мы едем с открытыми лицами; снегу много, олени бегут быстро, не хватает только бубенчиков, чтобы была полная иллюзия праздничного катания. К вечеру – 6 градусов и наконец утром 10 декабря – 5 градусов. В Якутске метеорологи не хотели нам верить: в эти дни там было 19 градусов мороза. Сильный циклон захватил Алданский склон Верхоянского хребта, это он создал необыкновенное потепление.

Но вскоре температура начала еще быстрее падать: к вечеру 10-го было уже – 25 градусов, а 11 декабря замерзла ртуть, и наступили холода, хотя и не оймяконские, но все же почтенные.

Из всего пережитого за зиму меня более всего ошеломила эта оттепель. Сидеть в палатке в одном костюме, без мехов, не видеть над собой висящих хвостов инея и, главное, трогать все предметы голой рукой – после двух недель ледяного режима! – казалось невероятным. И даже первая ночевка в юрте на Алдане после этого не оставила большого впечатления.

Снега на этом склоне хребта все больше и больше. Когда идешь к утесам, проваливаешься по пояс и набираешь снег в унты. Под палатку мы уже не разгребаем снег, а слегка утаптываем и, чтобы не провалилась печка, кладем под ее ножки камни и небольшие бревна.

После того как мы вышли из Главной цепи, на дне долины появились первые ели, но на склонах гор все та же лиственница, запорошенная слегка снегом, и на мутном, сером небе странно серебрятся гребни гор с зубцами леса.

Только 11 декабря пересекаем Окраинную цепь и выходим на Алданскую низменность.

Наши олени начинают утомляться, часто ложатся, хромают, худеют – у них уже видны ребра.

12-го и 13-го все еще спускаемся вниз по Хандыге. Вблизи хребта мы встречаем три нарты с великолепными белыми оленями; первая пара сейчас же начинает бодаться с нашей головной, а мы сбегаемся посмотреть встречных. Белые олени в семь дней промчали 600 километров от Оймякона до Крест-Хальджая, отдохнули и вот возвращаются в Оймякон – везут нового председателя исполкома. Несколько минут расспросов, и белые олени мчат нарты в горы. От председателя я узнаю, что в Крест-Хальджае нас ждет какой-то якут, который заготовил лошадей, чтобы отвезти экспедицию в Якутск. Опять кто-то ждет! Нет, довольно таких любезных благодетелей, объедем их лучше стороной!

Сзади белая стена хребта становится все меньше и меньше. Когда-то за ее увеличением мы так жадно следили на томпинских болотах, теперь никто не оборачивается посмотреть, как она исчезает. Смотрят только вперед.

14-го в полдень выходим по Хандыге на Алдан. Здесь он снова стеснен плоской возвышенностью, узок и весь в торосах. Дорога идет вдоль реки, а затем через леса наискось к устью Амги. Начинаются юрты, и мы, конечно, заворачиваем напиться чаю. Здесь уже не подают к чаю хаяк, а чистое масло и гору лепешек: хлеб есть и свой и привозной. У Петра улыбка не сходит с лица: он увидал гумно и скирду хлеба. Начинается санная дорога со следом посредине – это ездят на лошадях, и нашим оленям, которым нужно два параллельных следа, некуда ставить ноги. Они спихивают друг друга в снег, бодаются, каждый старается бежать по среднему следу.

Ночуем в юрте Харлампия Попова в урочище под странным названием Былахы («блоха»). Здесь – семья Харлампия, а сам он в Оймяконе, так сказать, на отхожем промысле. Юрта построена как русская изба, и только плоская крыша и камин еще остались от старого. Нары вдоль стен превратились в широкие скамейки. Несмотря на свое богатство, хозяева и не думают нас угощать.

Сын Харлампия не менее предприимчив, чем отец, и вызывается собрать по соседям лошадей, чтобы отвезти нас в Якутск.

На следующий день первый перегон половина каравана идет еще на оленях: лошадей привели прямо в якутское поселение, близ устья Амги. В последний раз смотрим на круглые серые спины милых животных. Даже Михаил, завзятый лошадник, и Петр, который не хотел садиться на оленей: «В кустах все глаза выхлещут», жалеют расставаться с ними и сменять на лошадей, в особенности на местную упряжку: здесь запрягают коня в те же оленьи нарты, приделав к ним оглобли. Лошадиные копыта у самого передка, и невольно представляешь себе, как разнесет лошадь это легкое сооружение, если оно опрокинется.

Маршруты экспедиций С. В. Обручева по Северо-Восточной Сибири в 1926 году и в 1929-1930 годах

Особенно легки и изящны легковые санки: они очень коротки, сзади сплетена спинка, а человек сидит спереди, верхом, погрузив ноги в снег, поистине «бразды пушистые взрывая».

20 декабря достигаем Охотского тракта и селения Татта, где есть почтово-телеграфная контора. Отправляю целую пачку телеграмм, которые выводят из равновесия даже меланхолического заведующего конторой, – вероятно, с ее основания здесь не подавали таких чудовищно длинных телеграмм.

Экспедиция настолько затянулась против всех мыслимых сроков, что нас, очевидно уже считали погибшими.

К Якутску мы подъезжаем вечером 24 декабря. На Лене туман, из которого время от времени выскакивают сани: туда и обратно едет много народу. Все – и мужчины и женщины – закутаны шалями, так что видны только глаза: на Лене почти всегда ветер.

Показываются огни Якутска. Странно, какая масса огней в одном месте!

В начале января, закончив ликвидацию экспедиции, мы выехали из Якутска на лошадях через Алданские прииски на железную дорогу.

Хребет Черского

Я не рассказывал подробно о тех научных наблюдениях, которые мы вели ежедневно. Ведь не для того мы мучили и себя и животных, чтобы только поглубже забраться в неизвестную страну. Нашей целью было возможно более полное исследование всех этих бесчисленных хребтов.

Ежедневно, невзирая на дождь, снег и холод, как бы ни беспокоила нас судьба каравана, мы занимались своим делом – геологией и топографической съемкой.

Чего же мы добились?

Вы помните, что, двигаясь по Индигирке вниз от устья Эльги, мы нашли на месте низменности, которую по расспросам здесь указывал Майдель, высокие горы – целый ряд скалистых цепей, тянувшихся с востока на запад.

Сопоставив эти наблюдения с геологическим строением гор, с наблюдениями Черского и исследованиями других путешественников на Севере, я пришел к выводу, что мы открыли громадный хребет, пересекающий страну параллельно Верхоянскому хребту.

До нашей экспедиции на картах северо-восток Азии изображали в виде получаши, окруженной с запада, юга и востока стеной хребтов Верхоянского, Колымского и Анадырского; от этих хребтов отходили внутрь по радиусам, подобно спицам в колесе, меньшие хребты, разделяющие реки Яну, Индигирку, Колыму и Омолон (см. карту на этой стр.).