В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович. Страница 49

В ночь на 11 сентября наконец льды стали редеть и можно двигаться вперед малым ходом. Утром открывается вдали мыс Дежнева.

За Уэленом мы выходим в Берингов пролив. Он редко бывает открыт, здесь почти всегда гнездятся туманы, но в этот раз туман поднялся, и нам удалось увидать величественные и мрачные скалы и между ними, на полусклоне, селение эскимосов Наукан, напоминающее кавказский аул. Яранги наполовину сложены из камней, и только верхняя часть их покрыта крышей из шкур. Иногда от мыса Дежнева бывают видны берега Америки; сейчас они закрыты туманом, и удается разглядеть только один из маленьких островов Диомида, лежащий в Беринговом проливе. Островов Диомида два: остров Ратманова – наш, а другой, более восточный, остров Крузенштерна, – американский.

В Беринговом проливе льды нас еще не оставляли. Только 12 сентября исчезает последняя маленькая льдина. Здесь льды уже не страшны: они растаяли, стали рыхлыми и ноздреватыми. Как только мы выходим изо льдов, обнаруживается, что «Колыма» не в состоянии дойти даже до Камчатки. Волны расшатывают носовую часть парохода, разбитую льдами, все клинья и бревна, которые ее держали, выскакивают, и в переднем трюме появляется течь; насосы не могут откачать прибывающую воду. Надо спешить пройти куда-нибудь в спокойную бухту, чтобы зачинить пробоину. Следует также переменить винт, потому что с этим винтом пароход не может выгрести против шторма.

Для стоянки была выбрана бухта Провидения – большой залив на юго-востоке Чукотского полуострова.

Мы вошли в узкий извилистый залив между высокими мрачными горами и спрятались там в спокойную маленькую бухту Эмма. Здесь мы простояли восемь дней, сменили винт, отремонтировали подводную часть судна и пошли дальше. В бухту Глубокую, на коряцком побережье, мы зашли за водой, потом забрали с рыбалки возле Усть-Камчатска соленую рыбу, консервы и рабочих.

Только через два месяца после выхода из Нижне-Колымска мы вошли в Золотой Рог – гавань Владивостока. Все стоявшие там суда были расцвечены флагами в честь прихода «Колымы», благополучно закончившей тяжелый полярный рейс.

Схема хребтов Северо-Восточной Азии, составленная после экспедиции С. В. Обручева 1929–1930 годов

Условия плавания вдоль полярного побережья Чукотки через несколько лет сильно изменились. Были построены полярные станции, ведущие непрерывные наблюдения над погодой и льдами. Пароходы сопровождаются ледоколами, которые пробивают дорогу во льдах, и самолетами, отыскивающими полыньи и полосы разреженного льда. Поэтому суда могут двигаться быстрее и безопаснее. Этим трудным плаванием закончилась наша вторая экспедиция на Северо-Восток. Результаты ее были так же интересны, как и первой. Нам удалось выяснить, куда продолжается хребет Черского. Оказалось, что он не поворачивает к северо-востоку, как я думал вначале, а уходит к югу, пересекает Колыму у ее порогов и рассыпается на ряд цепей, кончающихся у Колымско-Охотского водораздела. Мы проникли в самые недоступные части хребта Колымского, или Гыдана («морского»), как его называют местные жители. Мы установили, что между Колымой и Омолоном, где на картах показывали хребет Колымский, расположено обширное плоскогорье, названное нами Юкагирским. Мы изучили и нанесли на карту большую область верховьев Колымы.

Во время двух экспедиций 1926–1930 годов мы с Салищевым покрыли своими маршрутами огромные пространства Колымско-Индигирской горной страны; во многих изученных нами районах до нас не был ни один исследователь, и они не были до этого нанесены на карту.

Что касается геологии, то, кроме участка Колымы между Верхне-Колымском и Нижне-Колымском, где проплыл умирающий Черский, все наши маршруты пролегали по не посещавшимся ни одним геологом путям. Конечно, за три года нельзя изучить как следует горную страну площадью в миллион квадратных километров, и я мог дать лишь общую схематическую картину геологического строения изученных хребтов; многочисленные геологические исследования, которые были произведены на Северо-Востоке позже, показали, что моя схема была в общих чертах верна, и она явилась основой для последующих работ.

Наши исследования 1926–1930 годов и карты, которые составил на основании своих маршрутных съемок и астрономических определений Салищев, дали совершенно новое представление о расположении горных хребтов и рек Северо-Востока. Дальнейшие географические работы и топографические съемки добавили, конечно, много нового и более точного, особенно в не посещенных нами районах, но основы новой географии Северо-Востока были прочно заложены нашими экспедициями.

Ознакомление с бассейнами рек Индигирки и Колымы поставило перед нами ряд новых вопросов. Вся восточная часть хребта Гыдан осталась неисследованной: неясно было его геологическое строение, его рельеф, сочленение его на севере с Анюйскими хребтами, на северо-востоке – с Чукотским. Чтобы удовлетворительно разрешить вопрос о структуре всего Северо-Востока Азии, необходимо было исследовать также и Чукотский край.

По горам и тундрам Чукотки.

Экспедиция 1934-1935 гг.

К Шелагскому мысу

Место действия – Певек, селение на берегу Чаунской губы, лежащей на северном побережье Сибири в 400 километрах восточнее реки Колымы и в тысяче километров от Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки. Время – 14 августа 1934 года. Мы высаживаемся с парохода «Смоленск», который прошел сюда из Владивостока, почти не встретив на пути льдов. Сегодня кончается разгрузочная страда: «Смоленск» доставил большие грузы для полярных станций и научных экспедиций, которые надо было в чрезвычайно короткие сроки выгрузить на северном побережье. Навигационный период на восточном отрезке Северного морского пути очень короткий, ежеминутно могут надвинуться с севера льды, и поэтому в разгрузке принимали участие не только пароходная команда и сотрудники той станции, где разгружался пароход, но и все научные и технические работники остальных станций и экспедиций. Особенно трудна была выгрузка на мысе Шелагском, у входа в Чаунскую губу, где разгружались дома для новой полярной станции.

Сначала я принимал участие вместе со всеми в разгрузке и таскал на спине из маленьких разгрузочных барж-кунгасов по зыбким сходням на берег мешки с углем, кули муки и соли, «места» кирпичного чая весом в центнер и тяжелые ящики, но вскоре мне это оказалось не по силам, и меня назначили на более легкую работу – буфетчиком. На моей обязанности лежало разливать суп в тарелки, класть порции второго, вскрывать банки с компотом и разбавлять густой сироп наполовину водой (так инструктировал меня штатный буфетчик). Работа не была трудной, но мы должны были накормить все смены и поэтому дежурили непрерывно по двадцать часов.

Выгрузка в Певеке кажется нам легкой, ведь мы выгружаем собственное снаряжение и продовольствие – десять тонн. Наконец под дружные крики всех семерых сотрудников нашей экспедиции: «Разом, дружно!» – ползут вверх на галечник и наши будущие зимние друзья и мучители – двое аэросаней.

Певек в 1934 году был необычным даже для Чукотского Севера поселением. По самому краю треугольной галечной косы, выдвигающейся от кочковатых склонов горы Паакынай, стоят в ряд девять круглых цилиндрических домиков около 7 метров в поперечнике, с конической крышей. Они похожи на какие-то чудовищные грибы, продукт болотистой тундры. Только мачта с большим красным флагом, поднятым в честь прихода судна, нарушает однообразие их длинного ряда. К востоку от них «рубленые» дома – три избы и землянка. Мы выбираем для своего будущего жилища место по другую сторону, к западу, возле кладбища. Пока у нас еще нет своего дома, и мы ставим палатки на гальке, среди гор нашего груза. Выше крутого обрыва косы сплошная галечная площадка, дальше, во впадинах, между галечными буграми, ютится трава, а еще подальше – неизбежное болото – кочковатая тундра.