Даун Хаус - Охлобыстин Иван Иванович. Страница 1

Иван Иванович Охлобыстин

Даун Хаус

сценарий кинофильма по мотивам романа Ф.М. Достоевского «Идиот»

Примечание: 1. даун – человек страдающий болезнью дауна, в просторечье идиот. 2. Хаус – модное течение в танцевальной молодежной музыке конца двадцатого века.

Сцена 1. Швейцария. Виды гор.

Жизнь в Швейцарии исторически определялась двумя параметрами – горами и банками. Те и другие славились масштабами и постоянством. Только первые больше вторым, а вторые больше первым.

Так или иначе, но ранним июльским утром, на вьющейся по горному склону дороге появился рейсовый, международный автобус. Он прогудел мимо стерильного водопада, мимо небольшой фермы, с пасущимися на лужайке тучными коровами, мимо пустого придорожного кафе с экзотическим названием, означающим при переводе с немецкого «Козья верность», и на хорошей скорости въехал в туннель, вырубленный в скале

Сцена 2. Туннель

Но из туннеля автобус выезжать, отчего то не торопился, и со стороны вполне могло показаться, что с ним случилось, что-то трагическое, непоправимое. Однако вскоре все выяснилось:

Из темного провала раздались ритмичные отзвуки некой молодежной мелодии и вскоре за ними на солнце вышел князь Мышкин, двадцати пяти лет от роду и одетый по современному экстравагантно, при четырех серебряных серьгах в правом ухе, и с магнитофоном, который держал на плече. А уже следом за ним, с отчаянными гудками появился автобус.

Наконец звук клаксона прорвался сквозь музыку, Лев Николаевич обернулся и обнаружил транспортное средство.

– Идиот! Идиот! – взвизгнул по-немецки водитель вышеупомянутого, – Я мог тебя задавить! Ты мог погибнуть!

– Да, в этой проклятой жизни может случиться, что угодно, – согласился князь, прилепил к фаре жевательную резинку и вошел в салон.

Сцена 3. В автобусе.

– Это рейс Цюрих – Москва, предупредил его водитель.

– Согласен, – кивнул Мышкин, протянул ему билет и объяснил, – Захотелось пройтись, послушать музыку, подумать.

Озадаченный водитель проверил билет но, убедившись что с билетом все в порядке, сунул его в карман, и раздраженно надавил на педаль газа.

От неожиданного толчка некоторые пассажиры повалились со своих мест и получили множественные ушибы.

Рядом со своим местом Мышкин обнаружил еще двух господ, причем у одного была загипсована нога, он свалился между рядов кресел и ругался по-русски, другой пассажир пытался его поднять. Князь помог.

Усадили, но пассажир с переломом ни как не унимался:

– Все бы им над русским человеком издеваться. Ездят, как на тракторе. Я только на свое место залез, еле ногу разместил, а немчура дернул, и я ногу еще сильней поломал… Ох, как устал и как болит нога! – он кивнул на магнитофон Мышкина, – Заела твоя музыка.

– Это не заело, – вмешался князь, – это хаус. В моем противоречивом прошлом – молодежная эстрада, – и показал на свою стереосистему.

– Удобная музыка, я видел, – согласился с ним третий пассажир, – один негр меня водил в подвал и показывал, как другой негр пальцем по пластинкам скреб, а интуристы, как кузнечики прыгали, и доподлинно мне известно, что их бабы без всяких там слов, дают совокупиться…

Тот, что со сломанной ногой протянул руку Мышкину:

– Парфен Рогожин, коммерсант.

– Очень приятно, – пожал его руку Мышкин и также намеревался представиться, но Рогожин тут же предложил: – Выпьем «стременную»?

– Мне водку пить нельзя, – отказался князь.

– Ну, не знаю, а вот мне просто необходимо, – сообщил коммерсант. – Иначе никак. Страдаю от любви, за эту любовь пострадал, и от гнева отцовского, как партизан, в горах скрывался, в Швейцарских. Две недели пил с мегрелами, казахами и двумя белорусами. А ни одного порядочного швейцарца так и не встретил… Черт меня дернул на лыжи встать… – И он постучал по гипсу. – …не трезв был… За Настасью Филипповну – зазнобу мою! – Он достал из бархатных шаровар цвета индиго плоскую серебряную флягу, сделал из нее объемный глоток, обтер фляжку о красную сатиновую, с вышивкой косоворотку и вполне удовлетворился

– Да-с, со швейцарцами дело плохо. Они здесь совсем скоро повымрут, у них происходит упадок рождаемости от сексуальных свобод, – я еще в России в газете читал, – сказал третий. Экипированный, как штатный сотрудник Внешэкономбанка в серый мятый пиджачок, со сбитым набок таким же мятым галстуком.

– А кто такая эта – Настасья Филипповна? – не выдержал князь, но вовремя опомнился и поспешил все-таки представиться. – Я князь Мышкин, сирота, программист по образованию и практически исцеленный от целого ряда нервных недугов, которыми очень страдал. Меня доктор Шнейдер – главный в Европе по мозгам – успешно реабилитировал.

– Ну? – заинтересовался Рогожин.

– Теперь отлично. Захотелось, наконец, на свою историческую родину съездить. Никогда в России не был. И моим родителям так и не удалось.

– В каком смысле – не удалось? – не понял Парфен.

– В прямом – дедушка с бабушкой еще в начале века в Швейцарию переехали, – ответил Мышкин, – Дедушка в институте безудержно химию преподавал. Мама с папой в Париже познакомились.

– А потом? – не унимался коммерсант.

– А потом все умерли, а я в клинику лег на восемь лет… Месяц назад возникло одно незначительное дело по родственной линии, и я решил Москву посетить, хотя денег не было. Но доктор Шнейдер, друг дедушки – золотой человек – и денег на дорогу дал, и на карманные расходы…

Сцена 4. Кабинет доктора Шнейдера.

Доктор Шнейдер с окаменевши лицом. Позади него с хаусом из магнитофона отплясывает Мышкин в пижаме. Доктор открывает ящик стола, задвигает подальше опасную бритву «золинген» и берет деньги.

Сцена 5. Горная дорога. В автобусе.

Мышкин: …Так что это за Настасья Филипповна?

За окнами автобуса, тем временем, пролетали западноевропейские ландшафты.

– О, брат! – мечтательно закатил глаза Рогожин, но вдруг спросил подозрительно:

– Тебе-то самому зачем?

– Вы, Парфен Рогожин, можете совершенно не волноваться, я по части компьютеров интересуюсь. И потом, у меня от таблеток, никакого энтузиазма к женщинам.

– У меня почти то же самое, – обрадовался Парфен. – Когда я трезвый, то я их как будто и не замечаю… Зато когда выпью – энтузиазма заметно больше…. Но тут все иначе вышло – стою на светофоре на красном, трезвый, как стекло, а она дорожку переходит, ножками своими нежными с белой полосочки на белую переступает. Меня, будто громом поразило, век воли не видать, никогда такого не чувствовал. Полдня на этом светофоре и простоял. Думал обратно пойдет…