Голодная дорога - Окри Бен. Страница 77

– Не смотри так на свою мать! – сказал Папа.

Я прикрыл глаза и молча заплакал так, что слезы стекали мне на бедра. Я оставался в таком положении, даже когда Мама задула свечу. Я сидел, прислонившись к стене, когда они пошли спать. Я не изменил своей позы, даже когда они захрапели и стали ворочаться в кровати. Мне было безразлично, видят они мой протест или нет. Я убедил себя, что просижу в таком положении до конца света.

Затем настало утро. Я лежал на мате, прикрытый одеялом. Следы от слез затвердели на лице. Я проснулся счастливым. Только после того, как Мама дала мне хлеба и пошла торговать, я наконец вспомнил, что должен на всех злиться.

Глава 2

Был уже вечер, когда Папа пришел домой с плотником и вырезанным стеклом, и я сполна ощутил на себе его гнев. Я был в комнате. Он вошел, поставил стекло, переодел рабочую одежду и вышел. Он не сказал ни слова. Я следовал за ним на расстоянии. Он шел с плотником прямо в дом старика. Это был тот самый плотник, который ставил стойку в баре Мадам Кото.

Слепой старик сидел на веранде: у него на коленях лежал кот. а изо рта торчала трубка. На старике была та же шляпа, в которой я его видел. Папа ничего ему не сказал. Он показал плотнику на окно. Плотник взял молоток и расколотил осколки стекла, остававшиеся в оконной раме. Этот звук испугал кота, который спрыгнул с коленей старика. Когда стекло посыпалось в комнату, женщина начала ругаться. Она принялась жаловаться и настаивать, чтобы плотник вымел осколки из комнаты. Плотник ответил, что не будет этого делать, и отложил инструменты. Подошел мужчина. Потом пришли соседи. Мужчина стал толкать плотника. К ним подошел Папа. Мужчина толкнул и Папу. Я видел, как Папа изо всех сил старается держать себя в руках. Крики и споры привлекли целую толпу. Вскоре даже Мадам Кото пришла посмотреть, что происходит, и, увидев Папу, попыталась всех урезонить, но в ответ получила от Папы град ругательств. Она исчезла, обзывая Папу и всех мужчин разом.

Споры по поводу того, кто должен подметать пол, начали утихать, и старик крикнул, что надо оставить плотника в покое, чтобы он делал свое дело.

– Вы что, хотите, чтобы в мои годы меня убили москиты! – сказал он.

Ругань тотчас прекратилась. Женщина позволила плотнику продолжать работу при условии, что осколки будут сыпаться наружу. Плотник, однако, продолжил работу только после того, как Папа утолил его гнев бутылками пива и орехами кола. Старик закивал головой, когда плотник вставлял стекло в оконную раму. И затем, словно желая довершить удовольствие, полученное от слушанья ударов молотка, старик крикнул, чтобы ему принесли аккордеон. И пока плотник вставлял стекло и ловко прибивал гвоздики, удерживающие стекло в раме, старик играл самую ужасную музыку, какую я только слышал. Из-за этой музыки плотник промахнулся по гвоздю и заехал себе по пальцу. От музыки меня стало немного тошнить. Без сомнения, и Папа ее возненавидел. Сдвинув брови, он тяжело смотрел на старика, который играл в счастливом упоении, держа в зубах трубку. Папа отступил к дальнему концу ограды. Плотник, в желании побыстрее отделаться от звуков музыки, заработал быстрее.

Вскоре старик устал от своего аккордеона. Наконец и плотник закончил работу, и стекло заблестело в окне. Женщина пожаловалась, что стекло качается в раме, но плотник не обратил на это внимания и упаковал инструменты. Папа смел осколки в мусорное ведро и вынес весь мусор на улицу, свалив его в кузов фургона. Когда они с плотником уходили, старик сказал:

– В следующий раз, если ваш сын доставит мне неприятности, он получит урок, который никогда не забудет.

Папа ничего не ответил. Он отправился домой вместе с плотником и по дороге купил ему еще пива. Плотник пил, счастливый. Они говорили о Мадам Кото и не говорили о политике. Я смотрел за ними из-за двери.

– Заходи к нам или иди играй! – сказал Папа.

Я вошел.

Плотник, слегка пьяный, предложил Папе починить стул.

– Нет, мне он и так нравится, – сказал Папа философски. – Он напоминает мне, что, сколько бы мы ни сидели прямо, придет день, когда мы упадем.

Плотник засмеялся, допил пиво, поторговался по поводу денег, принял их в дурном настроении к вышел.

Когда Мама, усталая, вернулась с работы, ее лицо от налета пыли в полумраке комнаты было похоже на маску. Папа внезапно вскочил с места и набросился на меня. Он вынул ремень из брюк, закрыл дверь, сорвал с моей спины рубашку и безжалостно отстегал меня. Он хлестал меня, а я, взвизгивая, кругами бегал по комнате. Он избивал меня в полную силу мускулов своего большого яростного тела. Его удары вызывали во мне яркие вспышки боли. Каждая часть моего тела горела от ссадин. Лицо Папы выражало жестокость. Его ремень свистел, как лошадиный кнут. Я прыгал и танцевал в дьявольских конвульсиях. Он хлестал меня по спине, по ногам, по шее, по рукам. Он гонял меня, как первоклассный боксер преследует своего неопытного спарринг-партнера, с яростью и методическим прилежанием. Он все время приговаривал:

– Ты – упрямый ребенок, я – упрямый отец. Если ты хочешь идти в мир духов, иди! Но если ты хочешь остаться, будь хорошим сыном!

Я прекратил бегать по комнате, упал рядом с дверью и свернулся в клубок. Я больше не чувствовал боли. И больше я не издал ни звука. Папе были нужны доказательства, что я осознал его наказание. Но я лишил его этого удовольствия. Его ярость возросла. Спустя некоторое время, когда я больше не был уверен – продолжается ли наказание или я просто воображаю себе эту боль, Папа остановился, перевел дыхание, взял себя в руки и сел на стул. Я лежал на полу. Пришла Мама и подняла меня на кровать.

– Не давай ему еды сегодня вечером! – прогремел Папа, вставая.

В тот вечер я просто наблюдал, как они едят. Позже Мама сдалась и тайком принесла мне еду, но я отказался. Папа мирно спал в ту ночь, храпя, как буйвол. На следующий день я отказался идти в школу. Я отказывался играть и отказывался есть. Я просто лежал в кровати, вырастая в своей неподвижности, полный мстительности. Таким образом я принял эту любопытную форму жизни. Я начал питаться своим голодом. Меня он отлично насыщал, и у меня проснулся недюжинный аппетит. Я ушел в себя и увидел, что меня поджидают многие миры. Я выбрал один из них и замешкался. Там не было никаких духов. Это был мир гнева и ярости. Страждущий мир голода и засухи. Долгое время я блуждал там. Порой Мама будила меня, а Папа ворчал по поводу денег, которые уходят на мою кормежку. Он напыщенно распространялся о цене на стекло, об унижениях, которые ему пришлось пережить на людях и с самим собой, о том, какой это кошмар работать так, как он, о том, как я разбил его мечты, оказавшись таким плохим сыном. Я перестал его слушать. Я ушел из мира чувств, привязанностей, симпатий. Я отказался есть и в следующий вечер. Мой рот совсем пересох. Я терял свою энергию и чувствовал, как становлюсь светом. Я чувствовал, как во мне растет нечеловеческий восторг. Я ощущал мир праздников, мир духов. Я видел поля музыки, фонтаны наслаждений. Моя голова наполнилась чистейшим воздухом. Мое лицо сморщилось. Глаза расширились. Я слушал музыку голода.

На третий день голодовки я стал покидать мир. Все виделось как бы издали. Силой воли я уходил от мира, готовый покинуть его навсегда, напевая песню прощания, которую только мои духи-спутники могли озвучить странной красотой своих флейт, мелодий, плывущих поверх одиноких гор. Лицо Мамы уплыло далеко-далеко. Пропасть между нами разрасталась. Лицо Папы, большое и жестокое, больше не пугало меня. Его убежденность в том, что строгость лица дает ему власть надо всем, делала его смешным. Я наказывал его тем, что уходил из мира. Я мучил их обоих, от всего сердца наслаждаясь неспетыми мелодиями духов-спутников. Мой живот, подкармливаясь едой других миров, атмосферой голода, становился все больше. Я упивался злом нашей истории. Моей пищей были страдания, которые собирались в пространстве прямо в воздухе, которым мы дышим, прямо внутри сферы, окружавшей нас. Я услышал, как плачет Мама. Я отказался двигаться. Я глубоко утонул в изначальной равнодушной безмятежности души ребенка-духа – безмятежности, которая легко мирится с крайностями бытия, потому что ребенок-дух ощущает смерть как свой дом. Я не спал три дня. Я не ел. Мама плакала. Казалось, что она находится где-то в отдаленной части земли. Но сам я только глубже уходил в другой мир.