Путешествие дилетантов - Окуджава Булат Шалвович. Страница 68

На том октябрьском бале маленькая надежда свидеться с Лавинией без свидетелей рухнула. Ее супруг все время был рядом. Мятлев двигался широкими кругами, подобно блуждающей звезде. Он то приближался к запретной паре настолько, что были различимы пунцовые розы на белом платье Лавинии и круглая колючая голова господина Ладимировского, то отдалялся, и молодая женщина превращалась в маленькое белое пятно, словно парус на горизонте, грозящий никогда не вернуться. На Мятлева смотрели с плохо скрытым любопытством и удивлением. И только Анета Фредерикс, не поддающаяся влиянию губительного времени, кивнула ему радостно, как сестра. «Какое счастье, – подумал он, – она здесь!» – и принялся пробираться за Фредериксами в полупустую диванную. Его появление на бале, оказывается, доставило им радость. «Вы даже не представляете, как мы рады видеть вас…»

– Что же заставило вас пренебречь привычным отшельничеством? – спросил барон. – Думаю, вы поступили правильно… Давно пора.

– А я по вас скучала, – призналась Анета. – Вы не изменились. Как будто мы виделись вчера.

– Как будто это было вчера, – подтвердил барон с неподдельным изумлением. Сначала Мятлев все пыжился и не знал, как с ними разговаривать, но старый рыжий камергер куда–то удалился, и Анета сказала еще дружелюбнее и по–свойски:

– Дорогой Сереженька, давайте условимся: между нами никогда ничего не было, хорошо?… Вы тогда были совсем еще юным. Это было давно. Теперь вы уже немолоды и вдоволь наразмышлялись о смысле жизни… То, что я вам однажды написала, помните?… Что я лучше друг, чем любовница… помните? Так вот, это истинная правда. В море этих ротозеев вы, пожалуй, единственный, с кем можно обходиться без притворства… Только вы этим не гордитесь, а цените, хорошо? Это вас утешает?

– Вполне, – рассмеялся Мятлев. – Вы меня утешили. Я восхищен вами.

В значительном отдалении мелькнул белый парус, усеянный пунцовыми розами. Мелькнул и скрылся.

– Вы знакомы с юной Ладимировской? Не правда ли, хороша?

– Нет, – испугался Мятлев, – нет, не знаком… А что?

– Ах, просто маленькая сплетня, – сказала Анета профессионально. – Государь обратил на нее внимание, и cpaзy же вслед за этим (а это ни от кого не укрылось) граф Алексей Федорович танцевал с юной обольстительницей…

– Это произошло, видимо, до моего прихода, – заторопился Мятлев и покраснел.

– …а вы знаете, о чем говорит граф Алексей Федорович в подобных случаях?

– Нет, – сказал Мятлев, бездарно разыгрывая равнодушие, – впрочем, догадываюсь…

– Вот именно, – засмеялась Анета. – О, ничего непристойного, напротив… но зато настойчиво–то как! О…

«Не может быть, – подумал Мятлев, холодея, – неужели опять? – И ему показалось, что мир обезлюдел, что он, Мятлев, в своих беспомощных очках стоит на краю пропасти, а по ту ее сторону – Он, и на нем Измайловский мундир, и никого вокруг, лишь они двое в этом мире, и наступила пора последнего единоборства. – Эту я ему не отдам…»

– Анета, – проговорил он срывающимся шепотом, – мне необходима ваша помощь… – и рассказал ей все.

– Бедный Сереженька, – сказала она участливо. – Ах, какой притворщик… Я попытаюсь что–нибудь предпринять, я надеюсь, это мне удастся… Но я должна вас утешить: Ладимировские уехали, судя по всему, а это значит, что граф Алексей Федорович был недостаточно красноречив. Уж вы поверьте… Хотя это вовсе не значит, что заманчивое предложение не повторится…

Мятлев вновь покраснел. Мысли сбивались.

– Я должен этому помешать, – сказал он неожиданно тоненьким голоском, захлебываясь, – никто не может… в конце концов… – и покинул удрученную Анету.

Лавинии нигде не было, это его несколько охладило. Он вернулся в зал. Все казались погруженными в молочный туман, даже Николай Павлович, затянутый в мундир и как ни в чем не бывало беседующий с каким–то расфранченным посланником.

Внезапно рядом с Мятлевым кто–то произнес ликующим жирным басом:

– Подумать только, красотка Ладимировская могла бы быть и несговорчивее… Незнакомый конногвардеец беседовал в своем кругу, и он намеревался продолжить свою речь, но не успел и только ахнул, ибо локоть Мятлева врезался в его поясницу.

– Князь, – всхлипнул конногвардеец, – что с вами?

– Вы отдавили мне ногу, сударь, – спокойно сказал Мятлев, слегка поклонившись.

– Вам, может быть, не понравилось сказанное мною о госпоже Ладимировской?

– Я не знаю этой дамы, – отрезал Мятлев.

– Тогда примите мои извинения! – пробасил конногвардеец, распаляясь.

– Не принимаю…

На следующее утро и произошла та самая дуэль, с которой я начал свои воспоминания.

Шли дни. По слухам, Ладимировские покинули Петербург, однако Мятлев, проносясь однажды на бешеной скорости в своей коляске по Знаменской, успел заметить у подъезда их дома знаменитых рысаков и самого действительного статского советника, вылезающего из экипажа. Его начало беспокоить и пугать молчание Лавинии, а главное, Анеты, но баронесса Фредерикс не забыла своего обещания. В ноябре пришло от нее надушенное письмо в голубом конверте. «…Любезный Сереженька, будьте внимательны к тому, что я, хоть и с некоторым запозданием, тороплюсь Вам сообщить. Я уезжала, и наше дело несколько затянулось, однако мне удалось завязать отношения с Вашей очаровательной полячкой, и это оказалось делом более легким, чем я предполагала. Пусть это Вас утешает. Супруги уже несколько раз были в моем доме. Хотя барон и морщится при виде обладателя несметных голов скота, но премиленько терпит. Он все знает и из любви ко мне и уважения к Вам (и старой дружбы!) готов терпеть сколько угодно. Ваша Л. держит себя великолепно, и я протежирую ей не только из участия и к Вам (поверьте), но из симпатии к ней. Так вот, она держится великолепно, а ее супруг, бедняжка, заискивает перед бароном, что очень заметно.

Теперь о главном. Ваша пассия заедет ко мне в первой половине дня и одна! Мне удалось вырвать у владельца призовых рысаков такое обещание. Он был не слишком рад этому обстоятельству, но спорить со мной не посмел. «Отчего ж ей к нам не приехать?– сказал барон по–семейному. – Женщинам нужно иногда пошушукаться…» – «Я ничего не имею против, – ответил супруг с кислой улыбкой, – бывать у вас в доме – большая честь…» Мы договорились на четверг, на одиннадцать. Надеюсь, Вы здоровы и сможете пошушукаться тоже.

Как это все будет? Вам следует приехать раньше, ну, хоть за полчаса, это важно. И еще – я не исключаю того, что наш обладатель земель в Малороссии (если судить по его кислому согласию отпустить жену одну) либо пошлет все–таки с нею лакея или горничную под каким–нибудь удобным предлогом, либо, что опаснее, поручит одному из своих пастухов понаблюдать за домом. Я не хочу плохо думать о людях, но любовь, как известно, серьезней политики, так что не мешает все предусмотреть и поостеречься. Иначе представьте себе, как это все может выглядеть! Вы лихо подкатываете к дому, а уже все известно! Поэтому, мой дорогой друг, не заезжайте с Итальянской ни в коем случае. Оставьте коляску на Невском и прогуляйтесь по Садовой до красной свежевыкрашенной калитки. Вас будут ждать… И еще – вы совершенно напрасно сокрушаетесь, что бедная Лавиния в полном отчаянии. Она не в пример Вам спокойна, решительна (особенно когда уверилась в моем участии) и, что самое важное, любит Вас не на шутку, а это надежнее, чем крепкие кулаки, зычный бас или высокий чин…»

Мятлева это письмо очень вдохновило.