Гайджин - Олден Марк. Страница 103

— Конечно же, я вас прекрасно понимаю. — Марвуд одним глотком допил джин в своем стакане. Затем он повернулся и посмотрел на горы Коолау. — Я знал ее много лет. Очень много лет. Весьма сильная женщина. Она теперь там, высоко?

— Ага. Только найти ее — так никто не найдет. Пусть ищет хоть сто лет. Там есть один заброшенный храм древних гавайцев — неподалеку от старой сахарной плантации...

— Лучше бы вы избавили меня от деталей. Я бы предпочел ничего о них не знать.

— Есть много всего, о чем ты даже не подозреваешь, братец, — Маноа снова изобразил на лице улыбку Чеширского кота.

— Например?

— Например, гайджин намеревается съездить в Америку. Ты знаешь об этом?

Марвуд коснулся перил рукой, чтобы справиться с неожиданной слабостью в ногах:

— Чушь. У него нет ни единой причины туда ехать.

Гордость Маноа по поводу своей осведомленности переполняла сердце:

— А ты когда-нибудь слышал о женщине по имени Касуми?

Он рассказал Марвуду о японке, живущей ныне в Лос-Анджелесе и бывшей замужем за одним из старых приятелей гайджина еще со времен мировой войны. Этого человека зовут Артур Кьюби.

Марвуд почувствовал безмерное удивление:

— Так ты говоришь, что именно Алекс обнаружила местопребывание Касуми? Вот, поистине удивительная женщина.

— Все это в прошлом, братец. В прошлом. Теперь это уже часть истории. Я не говорил тебе, что собираюсь заняться политикой? Так вот, мне хотелось бы у тебя спросить, что ты предполагаешь предпринять по этому поводу?

Марвуд отошел от детектива. Итак, Алекс Бендор мертва, а вместе с ней умерла и частица самого Марвуда. Трудно думать об Алекс в прошедшем времени. Она была такой живой, такой энергичной. Одна из немногих женщин, которых Марвуд уважал. Ему не нравилось, что Маноа постоянно напоминает о ее смерти. Что же касается политических амбиций мистера Маноа — то его, пожалуйста, увольте. Марвуд ушел с лоджии, поскольку ни секундой более не мог терпеть общество этого кретина, этого почти первобытного дебила. Войдя в гостиную, Марвуд громко позвал Алана Брюса.

Саймон висел под лоджией. Он лежал в импровизированном гамаке, который изготовил на скорую руку, обвязав один конец веревки вокруг талии, а свободный конец и тот, который охватывал талию, но болтался свободно, подвязал к обоим сторонам балкона снизу. Кроме того, он сделал веревочную петлю, которая бы облегчила ему подъем вверх. Саймон очень страдал. Руки, ладони, плечи — все его тело буквально горело от боли: не очень-то удобно висеть на веревках на расстоянии девятнадцати этажей от земли. На лбу и на шее Саймона выступили вены. Его трясло от усилий, которые он прилагал, чтобы не выдать своего присутствия напряженным дыханием: на расстоянии нескольких дюймов от него стояли два человека и вели неспешную беседу.

Но Саймон их слышал. Каждое слово.

Он моргал, стараясь стряхнуть слезы, наполнившие его глаза. Ему не хотелось верить в то, что он только что услышал о судьбе своей матери. Неожиданно веревка, на которой он висел, лопнула. Он успел ухватиться за веревочную петлю и теперь висел только на ней одной, изо всех сил стараясь побороть подступившую панику. Только две тонких веревки, образовывавшие петлю, еще немного — и он выпустит веревки из рук и полетит к земле навстречу смерти.

Неожиданно один конец веревки, образовывавшей петлю, отвязался и соскользнул вниз. Петли больше не было. Хотя Саймон крепко привязал оба конца веревки, но тяжесть его тела оказалась слишком велика, и один узел не выдержал. Веревки, которые должны были помочь ему подняться наверх, оказались слишком тонки. Саймон висел теперь только на одной-единственной тонкой бечевке, но и она, как он почувствовал, была готова отвязаться в любой момент.

Уставшие ладони начали скользить, и Саймон стал постепенно съезжать вниз. Тогда последним усилием заставив себя не думать о боли в руках и вызвав в душе образ умершей матери, который один — и только один — мог подхлестнуть его стремительно уменьшающиеся силы, он покрепче уцепился за веревку и рывком подтянулся, ухватившись кончиком пальцев за металлическое основание лоджий. Вот и второй конец тонкой бечевки отвязался, и она полетела вниз, но Саймон уже держался за металлическое основание лоджий двумя руками. Затем левой рукой он ухватился за низ ограждения лоджии и, еще раз качнувшись в воздухе, подтянулся к верху перил. Закинув ногу за перила, он следующим усилием уже перелезал через них. Оказавшись на лоджии, он укрылся за большой пальмой. Отдышавшись, он мысленно поблагодарил мать, а затем связался по радио с Эрикой.

— Сейчас, — произнес он единственное слово в радиопередатчик, приблизив его к губам.

Он снова прикрепил коробочку к поясу, посмотрел в сторону начинавших затягиваться туманом вершин Коолау и кончиками пальцев смахнул слезы, стоявшие в глазах.

Заглянув в гостиную, он увидел, что она пуста. Саймон немного подождал.

Раздался стук во входную дверь. Затем еще и еще. Через несколько секунд в гостиную вошел Алан Брюс. Он появился с левой стороны от Саймона, дожевывая бутерброд, который держал в руке. Он был по-прежнему в пиджаке и галстуке. У двери он приостановился, чтобы отправить в рот последний кусок бутерброда и расстегнул пиджак. Разговаривая через дверь с посетителем, он положил руку на рукоятку пистолета, торчавшего из-под мышки.

Саймон встал, вынул из заднего кармана черные перчатки и надел их. Потом он вошел в гостиную. Медленно, чуть ли не по-хозяйски он двинулся по направлению к спальне, стараясь, не производить шума и не сводя глаз со спины Брюса, моля Бога, о том, чтобы телохранитель Марвуда случайно не оглянулся.

Эрика сунула портативный радиоприемник в сумку, висевшую у нее на плече, подхватила папку и направилась к двери. На секунду она заколебалась, втянула в себя побольше воздуху и, открыв дверь, шагнула в коридор.

К ее платью на груди была пришпилена пластмассовая идентификационная карточка, на которой значилось имя — Ида Руби. Эрика изо всех сил старалась выглядеть так, словно она уже тысячу лет здесь проработала. Тем не менее, ее глаза, скрытые массивными темными очками, непрерывно мигали. Как поется в песне Марты Ванделлам — бежать некуда и прятаться тоже негде.

Это как в покере — твердила она себе. Тебе нужна холодная голова — и тогда блефуй на здоровье.

Она подошла к двери номера Майкла Марвуда и постучала. Один раз, два раза, три раза — наконец ей ответили.

— Ида Руби, — сказала она, когда Алан Брюс спросил, кто стучит. — Я из офиса мистера Берлина. Он менеджер.

— Я знаю, кто это, солнышко. Меня интересует — кто ты такая? — пророкотал бас с сильным шотландским акцентом, отчасти смахивавшим на собачий лай.

— Я — мисс Руби, его ассистент. Он хотел предоставить вам новый код для замка, когда был здесь, но забыл. И ему бы не хотелось называть его по телефону. Я надеюсь, вы понимаете, почему. Мне сообщили, что я должна передать его сэру Марвуду лично.

Она вынула из папки конверт и поднесла его к глазку в двери:

— Мы хотим изменить комбинации во всех номерах. Это предосторожность, которая с некоторых пор стала нашей политикой.

— Неважная работенка, как я погляжу. Ваш управляющий должен был позаботиться об этом заранее. У меня появилась мыслишка позвонить ему и сообщить свое мнение по поводу того, как он выполняет свои обязанности.

Эрика закрыла глаза. Она открыла их снова только тогда, когда услышала, что дверь открывается.

Алан Брюс стоял на пороге собственной персоной, вытянув вперед руку и мрачно глядя на вошедшую.

— Ну что ж, позвольте получить.

— Прежде я должна продемонстрировать вам, как действует замок, — она протянула Алану конверт и уронила его, когда он протянул за ним руку. Шотландец пробормотал какое-то ругательство и присел на корточки, чтобы поднять конверт.

Из-под деловых бумаг, лежавших в папке, Эрика быстро достала шприц, который Саймон приклеил там липкой лентой. Затем она шагнула к телохранителю, скорчившемуся в дверях, и моментально погрузила иглу шприца в левую часть шеи Алана. Она хорошо помнила слова Саймона: «Вонзай его поглубже. И если не сможешь добраться до шеи, то коли в живот».