Смерть героя - Олдингтон Ричард. Страница 128

Часть Камбре война сровняла с землей еще в 1914 году, остался печальный памятник: собранные в кучи обломки. Другую часть уничтожил пожар. На уцелевших улицах многие дома были разграблены. Мебель переломана, картины и фотографии сорваны со стен, подушки вспороты штыками, занавеси рассечены, ковры изрезаны в куски. Перепортив все, что только попалось под руку, немцы сваливали вещи в кучу посреди комнаты, мочились и испражнялись на них. Уинтерборн заглянул, по крайней мере, в десяток домов, и всюду было одно и то же. За Камбрэ деревни разграбить не успели, но грязь была неимоверная, гудели тучи мух. Иные домики, стоявшие на отшибе, были выпотрошены до последней крохи. В одном таком домишке Уинтерборн увидел изможденную француженку и двух полумертвых от голода детей — у них не осталось ничего, буквально ничего, кроме соломы. Он отдал им свой неприкосновенный запас провизии и двадцать франков. Женщина взяла их, лицо ее застыло в тупой безнадежности.

Уже недалека была бельгийская граница. Вечером третьего ноября Уинтерборн с двумя десятками солдат ворвался в деревню К., с другого ее конца поспешно отступали немцы. Приказ был — по возможности занять деревню и остановиться здесь на ночлег. Уинтерборн расквартировал роту, расставил караулы и охранение, потом решил осмотреть погреба. Немцы были мастера ставить подрывные ловушки, которые взрывались при неосторожном прикосновении, а кроме того, Уинтерборн хотел удостовериться, что в погребах не укрылись неприятельские солдаты и не нападут потом на спящих врасплох. Он спускался в каждый погреб с электрическим карманным фонариком и скоро убедился, что опасаться нечего. Немцы бежали в такой спешке, что кое-где в погребах остались винтовки и снаряжение. Полы были устланы соломой. В одном погребе Уинтерборн увидел на столе неоконченное письмо, оборванное на полуслове. В другом валялся огромный черный пес, — видно, хозяин пристрелил его из боязни, что он попадет в чьи-нибудь недобрые руки.

Подполковник объяснял по карте план предстоящего боя, офицеры записывали. Приказ был излишне подробный, но ясный и четкий. Кончили около половины четвертого, а в половине седьмого назначена была атака. Накануне Уинтерборн поднялся в пять утра, и с тех пор непрерывно был на ногах. Хотелось спать, глаза резало, голова была такая тяжелая, что он с большим трудом понял и записал приказ. Он еле выводил слова дрожащим, неузнаваемым почерком, путал и пропускал буквы. Подолгу не мог разобраться в ссылках на карту и выводил батальонного из себя, снова и снова его переспрашивая.

У них оставалось около часу до выхода на боевые позиции. Остальные офицеры поспешили к себе, чтобы немного вздремнуть. Уинтерборну отчаянно хотелось спать, но сон не шел. При одном мысли о том, что снова надо драться, хотя бы и с разбитым, потерявшим всякую надежду немецким арьергардом, он цепенел от ужаса. Как выдержать еще одно огневое заграждение? Он пытался написать Фанни и Элизабет, но на уме было другое, он не мог собраться с мыслями, не мог связать нескольких самых простых фраз. Он сидел на стуле, который принес ему денщик, и, подперев голову руками, остановившимся взглядом смотрел на солому, на мертвого черного пса. Он жаждал одного: покоя. Ему нужен, ему необходим покой. Он не может больше вынести, у него не осталось ни капли сил и энергии. Быть бы скелетом из тех, что лежат на высоте 91, безыменным трупом, каких много валяется сейчас на улице. У него даже не хватило мужества взять револьвер и застрелиться, и презрение к себе стало последней каплей, переполнившей чашу его отчаяния.

Они построились повзводно на деревенской улице, и каждый офицер в молчании повел свой взвод к отведенному участку. Уинтерборн со взводом управления шел следом и проверял, так ли разместился каждый взвод, как велено. Он пожал руку каждому офицеру.

— Хорошо помните приказ и рубеж, который вам надо занять?

— Да.

— Прощайте.

— Зачем так? Лучше — до свнданья!

— Прощайте.

Он вернулся на свой командный пункт и стал ждать. Взглянул на светящиеся стрелки ручных часов. Двадцать пять минут седьмого. Через пять минут — атака. Эту холодную ноябрьскую ночь заполняла необычайная тишина. Тысячи людей, сотни орудий стояли друг против друга, готовые к бою, но кругом не слышалось ни звука. Он прислушался. Все тихо. Вестовой что-то шепнул сигнальщику, тот шепотом ответил. Еще три минуты. Тишина. Сердце Уинтерборна сильно билось — быстрей, чем тикали часы, которые он поднес к уху.

ТРРАХ! Точно оркестр по знаку дирижерской палочки, загрохотали тысячи орудий на севере и на юге. Тьмы как не бывало, всюду — слепящие вспышки выстрелов, земля содрогается от страшных ударов, в воздухе воют и визжат снаряды. Вспыхнула огнями немецкая передовая, и, в свой черед, заговорила немецкая артиллерия. Бросаясь вперед, Уинтерборн успел увидеть, как двинулись в атаку первые отделения его роты, потом все смешалось в дыму и грохоте рвущихся снарядов. Он видел, как покачнулся и упал его вестовой, когда между ними разорвался снаряд; потом исчез капрал, — его разнесло снарядом в клочки. Уинтерборн добежал до выемки, где проходила дорога, лег на краю и стал всматриваться в рассветную мглу. Ничего не видно, только дым, и он рванулся дальше. И вдруг со всех сторон — немецкие каски. Он схватился за револьвер. Потом заметил, что немцы безоружны и высоко подняли трясущиеся руки.

Строчили немецкие пулеметы, непрестанно свистели пули. На ходу он увидел нескольких убитых солдат своей роты. Одно отделение уничтожил тяжелый снаряд — все, до последнего человека. В других местах мертвецы лежали поодиночке. Убит Джеймсон; убит Холлиуэл; а вот сразу трое убитых — сержант Мортон, Тейлор и Фиш. Уинтерборн выбрался на шоссе, отсюда до рубежа, который им надо было занять, оставалось всего триста ярдов. Бешеный пулеметный огонь не давал его роте ступить ни шагу дальше. Офицеры и солдаты прижались к земле, солдаты палили из винтовок, пулеметы расстреливали ленту за лентой, ранен был второй вестовой Уинтерборна. Он корчился на земле и стонал: