Смерть героя - Олдингтон Ричард. Страница 40

Джордж был несколько ошарашен. Прежде всего раздоры в обществе волновали его не потому лишь, что они могли как-то задеть его самого, — ведь они касались всей страны. И, кроме того, он кое-что знал о рабочих и о том, как им живется. Не верилось, что лишние пять шиллингов в неделю заставят шахтеров покупать картины супрематистов и отказаться от своих излюбленных занятий — вряд ли они от этого перестанут сквернословить, гонять голубей, играть в карты и иные азартные игры, колотить жен и пьянствовать. Но мистер Апджон изрекал свои obiter dicta 150 с таким апломбом, что двадцатилетнему юнцу простительно, если он и не понимал всей их нелепости.

Они шли по Черч-стрит (Кенсингтон) — мрачной траншее, соединяющей линию резервов Кенсингтон-Хай-стрит 151 с передним краем Нотинг-Хилл-Гейт 152 . Странная штука — город: сложная система окопов и вечная война, скрытая, но столь же смертоносная, как открытое столкновение двух армий! Мы живем в окопах, гладкая облицовка домов служит бруствером и тыльным траверсом. За стенами не прекращается война — жены воюют с мужьями, дети с родителями, хозяева с рабочими, торговцы с торговцами, банкиры с юристами, и всеисцеляющая смерть подбирает все жертвы. Ожесточенная война — а из-за чего? Из-за денег — они символ власти; из-за власти — она символ и опора существования. Война всех против всех потрясает города! Столь же свирепая, тайная и беспощадная, как отчаянная война растений и скрытая от наших глаз борьба за существование в животном мире. Мы идем по Черч-стрит. По ходам сообщения. Нам не видно, что творится за бруствером, нам не видна бескрайняя «ничья земля» лондонских крыш. Мы не можем проникнуть взглядом сквозь стены домов. Что там, за этими грязными, закопченными, непроницаемыми стенами? Какие мученья, битвы, кровосмешение, какая жестокость, какие жертвы, и ужасы, и убожество, и пустота? Мы не можем проникнуть взором сквозь тротуары и брусчатку мостовых, увидеть подземные жилы электрических кабелей, артерии газовых и водопроводных магистралей, внутренности метрополитена. Мы не ощущаем, как вода просачивается сквозь глинистую почву Лондона; нам не разглядеть остатков древних, разрушенных Лондонов, которые ждут, чтобы до них докопались археологи с противоположной стороны земного шара; не увидеть глубоко-глубоко в земле окаменелых скелетов давно вымерших зверей и их окаменелые экскременты. Здесь, в Нотинг-Хилле, некогда саблезубый тигр, рыча, терзал свою добычу; мчался испуганный олень с ветвистыми рогами; выли волки; охотился бурый медведь; над головою днем клекотали орлы, а ночью метались во мраке огромные летучие мыши. Таинственный ропот лесной чащи, короткий вопль и грозное рычанье, и яростные любовные призывы самок — вот голоса, что раздавались здесь в ту пору, когда Ламанш был устьем Рейна. 153

— Время идет, — сказал Джордж, — а что мы знаем о Времени? Доисторические животные, вроде ихтиозавров и королевы Виктории, забирались в свои берлоги, и спаривались, и порождали…

Громыхающий автобус, точно фантастический красный бык с огненными глазами и светящимся нутром, пронесся мимо и заглушил его последние слова.

— А? — переспросил мистер Апджон и выругался.

— Посмотрите-ка на этих обезьяноподобных двуногих, — продолжал Джордж, показывая на мирную влюбленную парочку и подозрительно косящегося на нее полицейского. — Что может быть гнуснее, свирепей, кровожадней, блудливей…

— Видите ли, я хочу сказать, для публики самое главное — то, о чем мы с вами толкуем… Так вот, возьмите в оборот толстяка Шобба, пусть он закажет вам статью обо мне и супрематизме.

— Нам надо бы почаще ходить в зоологический сад смотреть на обезьян. Шимпанзе прыгает с ловкостью политика. Орангутан очень похож на ирландца и курит трубку невозмутимо, как кемдентаунский убийца 154 . Распаленные краснозадые мандриллы посвятят вас в таинства любви. А мартышки лопочут без умолку — точь-в-точь, как мы! Сколько восторгов из ничего! Обратись к обезьяне, о поэт!

Мистер Апджон коротко рассмеялся, хрипло закашлялся и сплюнул:

— Мысль далеко не новая, но какое отношение она имеет к le mouvement 155 ? Все-таки, я хочу сказать, я мог бы ею воспользоваться…

Бедняга Джордж! Ну и дурак же он был. Никак не мог постичь ту простую истину, что не следует высказывать свои мысли собрату по искусству, а сестре тем более.

Мистер Апджон принялся разглагольствовать о супрематизме и о себе.

Дойдя до Нотинг-Хилл-Гейт, Джордж остановился. Воскресная скука обвила его своими щупальцами, оплела его дух, затягивая в водоворот безнадежности. Зачем идти? Зачем нужна еще одна встреча с едва прикрытой людской враждебностью? Зачем делать себя мишенью для испытующих взглядов и бойких, злых языков? О, если бы окутаться одиночеством, точно саваном, — нет, непроницаемой броней, — и погрузиться в мертвые слова мертвого языка! Обезьяноподобное двуногое! Боги, боги! И Платон еще толкует о Красоте.

— Идемте же! — крикнул мистер Апджон, опередивший его на несколько шагов. — Сюда. Холланд-парк. Старик Шобб ждет не дождется меня среди этого сброда. Я хочу сказать, он понимает, что, кроме него, я — единственный умный человек в Лондоне.

Джордж все еще колебался. Его все глубже засасывала пучина необъяснимого, беспричинного отчаяния. Зачем продолжать? Отроческое влечение к смерти и самоубийству, неотделимое от юношеского жизнелюбия и кипучей энергии, захлестывало его душными волнами. Уйти из жизни в полночный час, без боли…

— Я, пожалуй, не пойду, — крикнул он вдогонку Апджону.

Тот обернулся, быстро подошел и схватил его за руку:

— Да что это с вами? Побывать у Шобба в воскресный вечер — вот лучший способ добиться, чтобы он заказал вам статью. Идемте. Мы опоздаем.

И не вступил, как у Еврипида, трагический хор, 156 повествуя о неизбежном и неотвратимом могуществе Ананке — Рока, коему подвластны даже сами боги. И окруженное сияньем божество не предостерегло его, вещий голос не прозвучал. Борьба предопределения и свободной воли! Да есть ли тут борьба? Движемся ли мы или пребываем в покое, идем направо или налево, колеблемся или очертя голову кидаемся вперед, — судьба неумолимо прядет свою нить. Ананке, Ананке…