Галактики как песчинки - Олдисс Брайан Уилсон. Страница 3

Ему импонировали женщины этого мира: их красота и яркая изысканность, за которыми скрывалась твёрдость в решении принципиальных вопросов. Мужчины Солита нравились ему меньше; по-своему, они, конечно, хороши, но Милтон не ног простить им их статуса слабого пола. Старые истины ещё были живы в нём.

Новый букет женщин и животных — обычная яркая смесь — представлены Милтону, и ему пришлось дефилировать по дворцу, делясь с гостями своими впечатлениями от пребывания на Солите. Все смешалось необычайно — некоторые комнаты давали ощущение замкнутости, а некоторые — свободы; близость тел и мехов возбуждала; калейдоскоп цветов пьянил.

Милтона забросали вопросами о Земле. Он отвечал, почти не задумываясь, как это выяснилось позже. Окружающие его люди и звери, словно перестроились в некое подобие строгого танца. Постепенно веселье захватило его и согрело сердце.

То, что думали о нем на Солите, он знал и принимал как должное: примитивный, странный, возможно, даже опасный. Но всё-таки он вызывал интерес. Ну и ладно: пусть думают, что хотят! Пусть думают, что это некое развлечение для него. Как будто он пещерный человек!

Несмотря на всё своё восхищение, Милтону не много удалось узнать о цивилизации, гражданином которой он стал. Да и то, благодаря собранной по крупицам информации, проскальзывающей в разговорах.

В основном Солит — бесплодная планета: половину её земель занимали кратеры, лишённые плодородной почвы. На Солите пытались создать некую модель рая, используя при этом случайные островки оазисов в пустыне. Их оазисы были заселены флорой и фауной Земли ввиду малочисленности своих представителей природы.

— Разве вы не привозите животных и растения с других планет Галактики? — спросил Милтон у танцующей с ним волоокой блондинки.

Ему показалось, что она на секунду оступилась в танце.

Женщина испытующе смотрела на него, и, не выдержав её взгляда, Милтон опустил глаза.

— Только с Земли, — ответила она и плавно ускользнула от него.

Солитяне полагают, что их культура насчитывает пятнадцать тысяч лет. Сейчас они вышли на уровень стабильности. Но иногда Милтону казалось, что в солитянах проскальзывает тень одиночества. В конце концов его полярные чувства растворились под впечатлениями вечера. Он слегка захмелел, хотя пил мало.

Дворец-мираж блистал людьми, звенел музыкой. Его архитектура плыла, подчиняясь искусственному волшебству.

— Давайте переберёмся к морю! — воскликнула Амада. — Такая ночь не мыслима без океана! Мы перенесёмся в Залив Союза, Как не хватает волн и ритма прилива!

Неожиданно стены дворца начали растворяться. Казалось, нет ничего невозможного для портматтеров, если даже их устройства запрограммированы отзываться на малейшие прихоти гостей. Прозрачные стены поплыли одна сквозь другую; комнаты закружились в карусели, подхватив пирующих так, что звезды и хлопья снега смешались в прекрасный, невероятный шторм, а рыбы — морские черти — парили среди ветвей голубовато-зелёных кактусов. Даже невидимые музыканты, словно почувствовав перемену, заиграли быстрее.

Затем прибыла Вангуст Илсонт — последняя гостья. В её волосах калачиком свернулся фуксиновый хамелеон, удивительно гармонировавший с ярко-пунцовым цветом её губ и сосков. Она поспешила к Амаде и Флойду Милтону.

Вангуст тоже посещала Землю и также вернулась с мужем-землянином.

— Вдвоём вам будет веселее, — быстро и дружелюбно проговорила Вангуст, тепло глядя в глаза Милтону и мягко пожимая его руку. — Если, конечно, вы не затоскуете по родине. Вы станете закадычными друзьями — вы и мой муж. Сможете охотиться и отдыхать вместе. Мы живём недалеко отсюда.

Она представила своего мужа-землянина как Чан Хва.

Стоя друг против друга, мужчины вдруг как-то сникли, смутились.

Лицо Чан Хва отразило гамму эмоций: сначала — злоба, затем — раскаяние за эту злобу, и наконец — замешательство. Мучительные поиски выхода. В конце концов с улыбкой, больше похожей на гримасу, он произнёс:

— Пожалуй, не место и не время для ссор…

И протянул руку.

Милтону не удалось так быстро прийти в себя. Намеренно не замечая поданной руки, он в раздражении повернулся к Амаде.

— Этот человек принадлежит к нации, с которой мы воюем.

Напряжённая тишина нависла над всеми, тишина непонимания.

Милтон говорил на языке солитян. Но он знал, что их язык не содержит точного эквивалента слов “нация” и “война”. Поэтому ему пришлось употребить слова “группа” и “напряжённость”.

— Какая напряжённость может возникнуть между вами? — спросила Амада, довольно спокойно, но с едва различимой ноткой угрозы в голосе. — Теперь вы оба — мужчины Солита. Земля далеко, и какие могут быть претензии друг к другу?

На Милтона её слова оказали обратное действие. Чувство вины дико всколыхнулось в нём. Он сжал кулаки, подсознательно понимая, что ведёт себя глупо.

— Между нами неприятность, — глухо проговорил он. — Один из нас должен уйти.

— Я этого не понимаю, — развела руками Вангуст, совершенно сбитая с толку поведением Милтона. — Вы оба — Земляне.

— Встречались ли вы когда-либо раньше? — высказал предположение кто-то.

— О каких группах вы говорите? — раздался голос.

— И что за неприятности?

— Прекратите! — умоляла их Амада.

Она повернулась к мужу. Сабиани, её тигр, вряд ли мог сравниться с ней по красоте, когда она начинала сердиться, — одновременно привлекательная и пугающая в гневе.

— Я хочу раз и навсегда выяснить причину этого безрассудства, — потребовала она, обращаясь к Милтону.

Чан Хва принялся объяснять.

“Хва говорит на языке Солита гораздо лучше меня”, — признал Флойд.

Оказалось, что понятие национальности находилось за рамками понимания большинства присутствующих. Они принадлежали к редко заселённому миру, где вездесущие портматтеры делили людей на группы с непостоянным родом занятий.

И тем не менее Амада и Вангуст, побывавшие на Земле, кое-что знали об ужасах войны и даже застали начало мирового конфликта, прежде чем отправились обратно на Солит. И поэтому они не на шутку обеспокоились, различив отголоски той ужасной борьбы — здесь, в своей среде.

Во время споров, которые разгорались все больше, они проговорились — случайно или намеренно, о том, что ранее им удавалось утаивать от Милтона: поскольку на Земле идёт война, ни один портматтер не будет туда отправлен.

Флойд был полностью отрезан от родного мира.

Чан Хва, вежливый и дружелюбный, пользовался теперь благосклонностью солитян.

Милтон, неспособный согласиться со всем только что сказанным, вдруг осознал, что он и не хочет ничего понимать. Его охватило смятение. Ошеломлённый цветом, светом и соблазнительными женщинами, он уже не мог сопротивляться. Отчуждённость и оцепенение взяли верх. Он резко повернулся и выбежал. Амада не тронулась с места, чтобы остановить его.

Сейчас, когда дворец переливался, искрился весельем и жизнью, Флойд осознал, как трудно, почти невозможно новообращённому отказаться от всего этого. Единственное, что в данной ситуации могло его устроить, ото уйти так далеко, как только можно. Мучительный дух противоречия разрывал его. Он раскаивался в том, что сделал здесь; он сожалел о том, что покинул Землю. Он горячо любил Амаду; но он любил и родину. Трудно сопоставить полные противоположности.

Истерзанный мыслями Флойд долго брёл, продираясь сквозь стайки изумлённых пирующих. Иногда комнаты выводили его в то же самое место, откуда он начал свой путь. А потом все изменилось.

В попытке смахнуть грусть с вечеринки Амада перенесла дворец.

Электронщик до женитьбы, Милтон кое-что знал о сложности, казалось бы, простой вещи — перемещении в пространстве. И тем не менее, даже находясь в нынешнем состоянии, любопытство взяло верх.

Огромный дворец неожиданно оказался полупогруженным в тёплые воды летнего моря. Тыльная сторона здания оставалась на пляже, а фронтальная, словно нос потерпевшего крушение корабля, скрывалась в пене волн.