Неразделенное хобби - Олдисс Брайан Уилсон. Страница 2

У меня такое хобби. Неразделенное. Если вы чуткий человек, вам ведь иногда бывает плохо. Нет, я не хочу вас разжалобить. Я просто подумал, что многим из них… ну, большей частью — им не с кем было разделить свои беды.

И вот я опять сделал это. На сей раз попался маленький крепыш; сказал, что работает кем-то вроде рассыльного у театрального агента. Разговаривал тихо, и не очень-то волновался по поводу того, что я собираюсь делать. Большинство-то еще как волнуется! А рассыльный только пустил слезу, когда я угостил его штыком, и даже не дернулся.

Некоторые хобби начинаются забавным образом — случайно, понимаете? Ну, и когда я дотащил его до нижнего люка — потом, конечно, сбросил вниз — все, что было у него во внутреннем кармане, рассыпалось. Я собрал это, засунул в свой карман и спихнул его в трубу, где быстрое и зловонное течение должно было унести его далеко-далеко.

Если честно, то я сделал это зря. Того, что было раньше, теперь уже не было. Я не испытывал ни вдохновения, ни облегчения. Ничего не получилось. Тогда я решил больше никогда не повторять этого, во всяком случае… Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не найдут.

Как только я пришел домой к маме, то под каким-то предлогом проскользнул к себе в спальню — мы уже, естественно, спим в разных комнатах — и рассмотрел то, что оказалось в моем кармане.

Довольно интересно: письмо от его сестры, два счета его фирмы и вырезка из газеты (двухлетней давности и очень потрепанная) с заметкой о каком-то генерале, посетившем Россию, открытка с текстом о голубях, небольшая папка с образцами всех оттенков светящейся краски, которую можно купить, карточка члена профсоюза и фотография маленькой девочки с трехколесным велосипедом, и еще одна, где та же девочка просто стоит и смеется. Я много раз смотрел на фотографию, пытаясь угадать, почему она смеется.

Однажды я забыл ее убрать, и ее нашла мама и стала внимательно разглядывать.

— Верн, а это кто?

— Сын одного парня с моей работы. Дочь, то есть. Дочь парня, с которым я работаю.

— Миленькая, правда? Как ее зовут?

— Я не знаю. Мама, отдайте мне фотографию.

— А кто он? Кто ее отец?

— Я же сказал: я с ним работаю.

— Это Уолтер? — Она никогда не встречалась с Уолтером, но. наверное, я когда-то говорил о нем.

— Нет, не Уолтер. Его зовут Берт, если вам так уж нужно знать. Я видел его дочку, когда был у него в гостях, и он заметил, что она мне понравилась, и решил, что я не прочь взять себе фотографию.

— Понятно. И ты не знаешь, как ее зовут?

— Я же сказал, мама. Я забыл. Нельзя же помнить по именам всех. Отдайте мне, наконец, фотографию.

Время от времени она бывает очень надоедливой. Когда я был маленьким, они с моим отцом частенько устраивали скандалы.

Ну, как я уже и говорил, я веду очень замкнутый образ жизни. И я стал думать о всяких потайных карманах, теплых, уютных потайных карманчиках, скрывающих в себе маленькие тайны чьих-то жизней. Что бы я ни делал, меня преследовала мысль о карманах. Как я жалел, что не вытащил из карманов рассыльного вес! Очень жалел. Вы, наверное, слышали, как люди говорят: «Ах, если бы вернуть то время!» Вот и я чувствовал себя так, и эго чувство захватило все мои мысли.

Другой на моем месте превратился бы в жалкого воришку, но мне подобное претило. Я ни разу в жизни ничего не украл.

Третий тип меня разочаровал. В карманах у него было почти пусто, разве что выигранные на ипподроме деньги, благодаря которым я смог купить кое-какие украшения для мамы.

А потом удача мне опять улыбнулась: следующие трос принесли мне то же чувство облегчения, которое я испытал с первым… ну, скажем, партнером. Звучит вполне культурно.

Эти трое были рослые парни, и то, что я нашел у них в кармане, оказалось весьма интересным. Поверите ли, один из них носил с собой аккуратно сложенный детский журнал двадцатилетней давности — тех времен, когда он сам был мальчишкой. Интересно, зачем это ему было надо? А у другого я нашел морской календарь, каталог всяких вещиц, продающихся в каком-то берлинском магазине, и тоскливое письмо от женщины, которую звали Жанет.

Все вещи я хранил запертыми в столе. Частенько я мысленно перебирал их и размышлял. Когда становилось известным, что человек исчез, я кое-что мог узнать о нем из газет. Это доставляло мне удовольствие. Один из них имел отношение к кино. Думаю, что, если бы жизнь повернулась как-нибудь иначе, я мог бы стать… ну, скажем, сыщиком. А почему бы и нет? Хотя, конечно, я предпочел бы остаться самим собой.

Итак, шло время. Я стал очень осторожным, с каждым разом все осторожнее и осторожнее. Никогда нельзя знать наверняка, понимаете? Кто-нибудь всегда может следить за вами. Помню, как отец частенько подглядывал за мной через щелку в дверях, когда я был маленьким, и я вздрагивал, даже если знал, что не делаю ничего плохого.

К тому же любопытство мучило меня. Работал интеллект, понимаете?

А теперь расскажу вам о том, что случилось недавно, совсем недавно. Сегодня!

Так вот, понимаете, прошло уже восемнадцать месяцев… ну, с тех пор, когда у меня был мой последний… ну, партнер (так я их частенько про себя называю). Опять появилось чувство одиночества. И я снова отправился в Сэвн Диалз, и сказал себе: «Верн, дитя мое, ты долго терпел, и теперь я хочу угостить тебя вот этим человеком».

О, я выбирал очень внимательно, смотрел во все глаза, чтобы наверняка не ошибиться, найти того, кто явно был не местным, а случайным прохожим, который не имел бы никакого отношения к Сэвн Диалз.

Он меня вполне устраивал, тот бизнесмен, одетый по моде и не очень крепкий на вид. Как только он появился в «зоне», я пошел за ним, делая вид, что гуляю и никуда не тороплюсь.

Он вышел из одной-единственной парадной, дверь которой была открыта, и тяжело дышал. Что-то показалось мне подозрительным, но я никогда не меняю своих решений, если все на мази.

Я подошел прямо к нему и приставил мой маленький штык к его горлу, чуть-чуть уколов. Я знал, что сцен он мне устраивать не будет: ростом не вышел — гораздо меньше меня. Я-то чересчур разборчивый, можно сказать, даже привередливый. Терпеть не могу с цен.

Я сказал ему:

— Я хочу узнать о самой страшной тайне в твоей жизни — о том, чего никто, кроме тебя не знает. Быстрей говори, а не то я тебя прикончу сразу!

Цвет его лица показался мне отвратительным, и, похоже, говорить он был не в состоянии, хотя, если судить по его костюму, человек он достойный, почти как я, можно сказать. Я так уколол его горло, что потекла кровь, и сказал, чтобы он поторопился со своим рассказом.

Наконец он сказал:

— Ради Бога, оставьте меня! Я только что убил человека!

Да, именно так он и сказал. Я будто с ума сошел, хотя и стоял как вкопанный. Потом решил, что он шутит, но сделать ничего не успел, а он что-то почувствовал в моем взгляде: схватил меня за запястья и начал невнятно шептать.

А потом сказал мне:

— Вы, должно быть, друг Фаулера! Вы следили за мной, когда я сюда шел! Почему я не додумался, что он может предусмотреть это? О Господи! Вы — друг Фаулера, да?

— Я понятия не имею, кто такой Фаулер. И не впутывайте меня в ваши грязные дела!

— Но вы же знали, что он меня шантажировал? А если не знали, тогда почему вы здесь?

Мы стояли, уставившись друг на друга. Понимаете, я был так же, как и он, ошеломлен поворотом событий. Я думал, что происходящее будет для меня… ну, чем-то вроде развлечения, понимаете, это действительно мне необходимо, иначе меня скрючит астма или Бог знает что еще и я не смогу вести нормальную жизнь, и уж меньше всего я желал быть замешанным в убийстве, шантаже и тому подобном.

Как только я пришел к мысли, что надо отпустить этого типа, он попытался вытащить пистолет. Его рука мгновенно нырнула в карман: я сразу понял зачем — знаете, как в тех ужасных фильмах, которые действительно надо запретить показывать — там даже оружие не выхватывают, а убивают здоровых людей — кх!-кх!-кх! — прямо из кармана.