Дело чести - Олдридж Джеймс. Страница 11

Рэтгер, водитель аэродромного автобуса, разбудил Квейля.

— Пять тридцать, мистер Квейль, — сказал он, и Квейль-со сна не сразу сообразил, зачем его будят.

— Какая погода?

— Дождь как из ведра.

— Вы принесли метеосводку?

— Да.

Он протянул Квейлю листок бумаги. Сводка гласила: облачность над Афинами — девять десятых, на высоте пяти тысяч футов видимость — нуль, скорость ветра — сорок миль в час, центр циклона движется на восток через Пинд со стороны Мисолонги. К полудню он может пройти над нами.

Остальные тоже начали подниматься. Дождь привлек их внимание.

— Неужели вылетаем? — спросил Вэйн, потирая темный подбородок. Его черные глаза от сна стали еще чернее.

— Подежурим на аэродроме, — сказал Квейль. — Летная погода может быть к полудню. Пока постараюсь раздобыть карты. Вставайте!

Позавтракав, они поехали на автобусе по безлюдным утренним улицам в Фалерон. Дождь лил сплошными потоками, небо было затянуто тучами, и никто не верил, что погода прояснится. Они вошли в оперативный отдел, свалили в кучу свое летное снаряжение и стали ждать, пока рассеются тучи. Тэп прилег на походную койку, не снимая комбинезона, так как было еще холодно, и вскоре заснул.

Они прождали все утро ясного неба или хотя бы благоприятной метеорологической сводки. Но циклоп распространился и продвинулся на север, вдоль Пинда, в сторону Ларисы. В полдень Квейль сказал, что поедет в штаб и поговорит с командиром. Вести разговор по телефону опасно. Остальные хотели увязаться за ним, но он рассчитывал увидеться с Еленой Стангу и потому объявил, что нельзя уходить с аэродрома, так как, может быть, придется спешно вылетать.

Когда он явился к командиру, тот сказал, что сегодня уже ничего не выйдет, а завтра надо вылететь часом раньше — больше шансов на благоприятную погоду. Завтра они должны быть на месте во что бы то ни стало.

Квейль отправился на поиски Елены Стангу.

Она сидела за столиком и скатывала бинты при помощи небольшого деревянного валика с ручкой. Когда он вошел, она встала и улыбнулась. На ней был светло-желтый халат, ее волосы рассыпались прядями по плечам. Улыбка не изменила очертания ее щек, лоб оставался гладким. Правильность черт подчеркивал разрез ее глубоко сидящих темных глаз.

Она сказала:

— Это вы! Войдите. Какой вы мокрый!

— Вода стечет, — сказал Квейль. И прибавил: — Я не мог прийти вчера. Очень жалею.

Она сказала:

— Да, я так и думала.

Он стоял не двигаясь, и вода с шинели капала на пол.

Она сказала:

— Я не могу уйти сейчас.

Он перебил ее:

— Я знаю, но я хотел бы увидеться с вами сегодня вечером.

— Это трудно.

Она говорила совсем тихо, чтобы другие девушки не слышали.

— Может случиться так, что я не скоро увижусь с вами. Я хотел бы встретиться с вами сегодня.

— Я буду занята до позднего вечера. Вы сможете проводить меня отсюда домой? — спросила она.

— Думаю, что смогу. В котором часу?

— В десять. Ждите меня около университета.

— Хорошо, — сказал он. Он крепко пожал ей руку. Она улыбнулась, и он вышел.

Летчики начинали уже терять терпение, когда он вернулся в Фалерон, но очень обрадовались, узнав, что сегодня они не вылетают. Делать им было нечего, и они отправились в город, в кино.

В кино жизнь всегда кажется прекрасной. На экране мистер Эррол Флинн выступал в роли Робин Гуда. Шервудский лес был показан красочно и очень эффектно, и Квейлю хотелось верить, что это действительно Шервудский лес, хотя он знал, что Шервуд совсем не таков. На мгновение его охватила тоска по родине, но в это время покойный Герберт Мундин вместе с другими актерами спрыгнул с деревьев. Очень хорошо сделали Квейль и остальные, что пошли в кино: здесь не было дождя, и сами они уже не были грязными и мокрыми, потому что забыли об этом. Нет чувства приятнее, чем душевное волнение без всякой нервозности и без всякой примеси чего-то физического. Сейчас они испытывали душевное волнение без чувства ответственности и угрожающей опасности. Это было очень хорошо в их положении; совсем иначе было бы, если бы то, что они делали изо дня в день, не разрушало, а созидало.

После того как режиссер соединил руки мистера Флинна и мисс Хэвиллэнд, был показан репортаж с фронта. Они не понимали греческих надписей, но видели скорчившихся от холода, устало и нестройно марширующих измученных греческих солдат. Они встали и вышли.

В десять вечера Квейль был у подъезда университета и стал ждать Елену. Дождь прекратился, тучи рассеялись, небо прояснилось. Он знал, что завтра будет хорошая погода. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось покидать город. Лариса — та же пустыня, только вместо пота и пыли будут грязь и слякоть. И там холоднее, чем здесь, а это хуже, чем жара. В Афинах так хорошо: толпы людей, новые дома. Не хочется уезжать отсюда. Он знал, что Лариса — просто большая деревня со старыми домами, с добродушными спокойными жителями, на редкость приветливыми, как все эти люди; но там нет той нарядности и лоска, которые так влекут к себе после боевой обстановки.

— Это вы? — Елена коснулась его руки в тот момент, когда он следил за автомобилем, буксовавшим на мостовой.

— Хэлло, — сказал он.

— Мы поедем на автобусе. Остановка тут недалеко.

Она взяла его под руку.

Он возразил:

— Нет, мы возьмем такси.

— Солдатам такси не по средствам, — шаловливо сказала она.

— Я лейтенант авиаотряда и не женат. Мне по средствам.

— А что это за чин — лейтенант авиаотряда?

— По чину я то же, что капитан в армии.

— Значит, у вас много денег?

— Да.

— Ну как хотите. Только не ведите неосторожных разговоров в такси.

Они спокойно шагали в пропитанной сыростью тьме, дождевая вода холодно поблескивала на листьях деревьев и на асфальте мостовой. По дороге им попалось старое такси. Елена объяснила шоферу по-гречески, куда ехать, тот стукнул по счетчику, и они покатили. По мокрым белесовато-черным улицам они выехали на Кефисское шоссе, и Пентеликонские горы, темные, уходящие в необозримую высь, вдруг выросли перед ними, словно они ехали прямо на стену гор.