«…И я увидел другого зверя», или два года в Кремле - Олейник Борис Ильич. Страница 15

Сначала, разумеется, первую скрипку играли «защитники Белого дома». Но вскоре, как я и предполагал, пошли в бой «товарищи с мест», сперва примазавшись, а потом и оттеснив «победителей». Каждый из них спешил «засвидетельствовать свою лояльность», убедить собравшихся, как он в низах без раздумий встал на защиту демократии, как рвался в Москву… И доносил, доносил, доносил…

Подумалось: насколько же глубоко, в генетический код въелся комплекс 37-го! Но ведь именно на него и рассчитывали те, которые, еще недавно будучи партократами, сами «давили» инакомыслящих. И садистски потешались, когда допрашиваемый терял человеческое достоинство и шел на все ради спасения своей шкуры.

Но к счастью, не все пали ниц. Среди вопиющих о «России вставшей с колен!» и в то же время по-демократически ползающих перед новыми хозяевами, — островками вставали в полный рост человеческого достоинства те немногие, которые пошли против течения. Они-то и спасли честь и свою, и всего Верховного Совета: Сажи Умалатова, Александр Крайко, Николай Энгвер, Анатолий Денисов — «безумству храбрых поем мы песню!»

Но общая атмосфера была не то что тягостно-тоскливая, а какая-то нечистоплотно-разлагающаяся, вызывающая тошноту. Уже само присутствие в этой загрязненной ауре как бы приобщало и тебя к творящейся на глазах всего мира подлости.

Меня буквально физически удерживали от выступления. Одни рекомендовали повременить до съезда. Другие советовали воздержаться, поскольку в этом разгуле охоты на ведьм «высовываться» почти равнозначно угодить в списки «врагов демократии». Третьи намекали о личной безопасности.

Я, конечно, не тешу себя героем, но и среди трусов не числюсь. Не лишен и умения идти на компромиссы, однако до той последней, красной черты, за которой начинается распад личности как таковой. У этой черты меня всегда удерживал, удерживает и будет удерживать (в моем возрасте уже поздно меняться) не страх перед общественным мнением (я знаю, как и кем оно зачастую создавалось и создается), а то состояние, когда я сам себя перестану уважать.

Но, возможно, я бы и повременил до съезда. Однако выступление народного депутата, редактора самарской газеты «Волжский комсомолец» подтолкнуло меня к той самой последней черте, за которой, отмолчавшись, я перестал бы сам себя уважать, после чего уже и «личная безопасность», и «общественное мнение» теряют для меня всякий смысл. Вот те слова, коими меня толкнул юный сталинец к последней черте:

Я выступил где-то под вечер 26 августа. Конечно, Михаил Сергеевич, мои нынешние оценки событий и личностей идут от дня сегодняшнего, когда уже все или почти все ясно. И на мою однозначность в суждениях, как бы я ни пытался объективно проанализировать свое душевное состояние того периода, все же «давит» день сегодняшний.

Да, тогда и я, и многие другие еще только глухо подозревали Вашу причастность к печальным событиям. Въяве женам страстно не хотелось верить этому. И, потому жалкий с позиций нынешнего дня — фарс с Вашим ночным возвращением «из Форосской темницы» — тогда воспринимался с искренним состраданием: нам просто было жаль Вас как человека, попавшего в беду. Да еще с женой и внучкой. И это, понятно же, отразилось и на… выступлении (подаю выдержки из него). Думаю, что сие нелишне, ибо выступление (кроме эфира) организованно замолчала вся пресса без исключения.

Итак:

В этом трагическом и героическом контексте ЦК КПСС и часть его Секретариата продемонстрировали полную несостоятельность. Сожалею, Михаил Сергеевич, что на том злополучном Пленума когда в ответ на выпады некоторых его участников Вы решили подать в отставку, я был одним из тех, кто упрашивал Вас остаться на своем посту. Вы тогда сказали: с таким ЦК я не могу работать. События подтвердили, что с таким ЦК, который в тяжкие дни даже не удосужился узнать, где же и в каком состоянии Генсек, делать нечего.

Конечно, у многих могут найтись оправдательные причины. Лично я считаю, искать таковые ниже своего достоинства. Как бы там ни было, я несу моральную ответственность за несостоятельность ЦК, который должен уйти с политической сцены, естественно, вместе со мной, тем самым подтвердив и мое личное мнение о том, что в нашей партии с конца 20-х годов существовало две партии. Одна — в лице ее верхних эшелонов, самозванно присвоивших себе право вещать от имени партии. И другая — по существу, вся партия, добывающая хлеб насущный, уголь, металл, и о которой вспоминали верхи, когда наступал час уплаты взносов, или когда составлялись поименные списки на расстрел в 1937 году, или когда надо было идти в смертельную атаку: «Коммунисты, три шага вперед!»

И снова же эти верхи подставили дважды расстрелянную партию под третий расстрел, пока что моральный. Когда же прекратится эта издевательство?

Что касается Президиума Верховного Совета. Это, по существу, структура без статуса, выполняющая роль технического секретариата, готовящего повестки дня: ни рыба ни мясо…

Естественно, во всем должны разобраться законные органы. Заранее квалифицировать действия кого бы то ни было, включая и Анатолия Ивановича, не следует даже на Верховном Совете. Не выискивая оправдательных причин, хочу сказать, что я несу моральную ответственность за случившееся…

Итак, даже без домашнего анализа считаю долгом чести подать в отставку. Мне это тем более безболезненно, поскольку партия распущена и я наконец смогу осуществить мечту: добиваться переименования партии, насчитывающей миллионы членов, в партию социальной справедливости. Я не отрекусь от нее. А потому хотел бы обратиться к коллеге из Самары.

Уважаемый коллега! Нюрнбергский процесс потому и состоялся, что в братских могилах, на полях сражений лежат коммунисты, которые сделали возможным провести этот Нюрнбергский процесс. В противном случае у Вас бы не было на что ссылаться.

А теперь хочу обратиться к победителям. Больше всего бойтесь тех витязей, которые примазываются к вам. Они, привыкшие торговать, оттеснят вас, благородных рыцарей, и пожнут плоды ваши, и сделают все, чтобы победители раскололись и пошли друг на друга. Это будет, ибо это уже было. Примазываясь, они начнут демонстрировать свою запоздалую лояльность президентам, вам, победители, старым испытанным способом — доносом на неуспевших написать доносы.

Уважаемые коллеги! Победа состоялась, но не дай Бог, чтобы эта победа превратилась в поражение. Разрушающая толпа — это стихия, это не кумулятивный снаряд, который можно послать на Петровку или в Кремль. Он бьет поквадратно и в чужих, и в своих. Давайте сохранять спокойствие. Никаких списков — это противоконституционно».

Именно в этой напряженной ситуации хочу взять паузу и, наконец, объясниться с оппонентами касательно запрета партии.

Итак, поставим, наконец, все точки над i. Смею надеяться, что я уже давно и достаточно четко определил свою позицию относительно тех 0,3 % неприкасаемых, самоизолировавшихся в закрытый орден и, по существу, репрессивно присвоивших себе право именоваться «КПСС». К слову, я был среди тех, кто требовал ее кардинальной реорганизации на атомно-молекулярном уровне, вплоть до изменения названия. И — одним из не так уже и многих на то время — кто убеждал и убедил парламент привлечь к сотрудничеству возникшие и рождавшиеся новые партии и общественные движения. Хотя и парламентские и партийные высшие чины грозили мне пальчиком: мол, что вы делаете, они же не все еще юридически оформлены?! Но они уже реально действуют, — отвечал я. — К тому же, мы на всех уровнях провозгласили принцип многопартийности. Или это — очередная партутка?"