«…И я увидел другого зверя», или два года в Кремле - Олейник Борис Ильич. Страница 21

…В преддверии суда — уже «настоящего» — по телеку имел счастье лицезреть в деле адвокатов противоборствующих сторон. При всей серьезности и суровости происходящего, — уже сам внешний вид дискутантов… высекает искру еле сдерживаемого смеха. Произвольно или случайно, но получилось так, что выступающие за отмену ельцинского Указа, за редким исключением, подобрались какие-то худощавые, если не худосочные, и жилистые. Адвокат Иванов — так тот вообще чем-то напоминает трудягу-дятла!

Защитники же «демократии», добивающие компартию, — тоже как на подбор: крупные, подобревшие и слегка раздобревшие, вальяжно-раскованные, словом, — настоящие хозяева жизни. А когда я увидел полулежащего в кресле, умиротворенно посапывающего ихнего адвоката (успешно защищавшего ихнего Чурбанова) Макарова… подумалось, что не так уже и плохи наши дела. Уверен, — при любом исходе — чем чаще будут крупным планом кадрировать его фигуру и усиливать его речевой ряд, тем спокойнее будут чувствовать себя эти «несчастные коммуняки»: значительная часть самых ярых антикоммунистов перейдет на… противоположную Макарову сторону.

Осмелюсь деликатно спросить нынешних хозяев жизни: не рано ли, панове, начали рубить вишневый сад? «Ради гнездышка грача — не рубите сгоряча… Не рубите».

Но это — песня, из которой, к сожалению, слов не выбросишь, а следовательно и не изменишь несколько заискивающе просительной интонации. Ибо считаю, что просить, да еще у мелких торгашей…

Видите: они, некоторые и «с дальних странствий», уже появлялись в зале суда. Успели! Неужели еще не все продано ими в этой стране?!

Так вот: просить у торгашей — сверх унижения человеческого достоинства. Лично я предпочел бы скорее быть преданным земле полевыми командирами моего самого заклятого врага как солдат, не сдавший своей позиции и не предавший знамени, чем что-то просить у перевертышей.

Это ни в коей мере не касается членов Конституционного Суда, подотчетным лишь одному Богу, сиречь — Закону.

Это касается перевертышей и коммутантов, погрязших, по Св. Писанию, в «тайне беззакония», то есть отступлении. Да еще таких, как некий воитель, который по одному из зарубежных голосов диагностировал КПСС как «раковую опухоль». Должен поставить в известность г-на: такие «диагнозы», распространяемые на миллионы людей, равнозначны самому тяжкому греху, который Космос не прощает. А посему может статься — не приведи Господи! — что — после психиатра, — ему понадобится и онколог.

Итак, я еще 26 августа 1991 года подал в отставку по всем параметрам. И — уверен — если бы сему примеру последовали и многие другие, события могли бы пойти по другому руслу. Но, — все мы люди, все мы — человеки: кто-то еще надеялся на лучшее, кому-то не хотелось расставаться с депутатским значком и жильем в Москве, иные просто испугались, третьи решили сражаться до конца. Я на осуждаю никого: каждый поступает согласно своим жизненным принципам. И соваться со своим уставом в чужой монастырь, та меньшей мере, бестактно.

Если чисто по-обывательски идти по линии материальной, то мне, бесспорно, было легче, чем другим, принимать решение: на протяжении двух лет я оплачивал почти половину гостиничного пребывания впустую, поскольку в основном колесил по «горячим точкам», а если выпадали редкие свободные выходные, — стремился в Киев.

Московская карьера мне как украинскому поэту — тоже противопоказана, посему я отказался от квартиры, которую на первых порах предлагали в первопристольной. Не принял я и других заманчивых ангажементов, хотя меня, между прочим, упорно «сватали» и на «Литературную газету», и даже на Союз писателей, и на журнал (бывший «Советский Союз»), и на редактора предполагаемой газеты «Красная Площадь»…

Почему же, спросите, я не последовал примеру своих земляков-депутатов, которые, учуяв неладное, быстро переориентировались на Украину? Да потому — простите за нескромность — что «воспитание не позволяет».

Я привык — плохо ли хорошо ли — но честно выполнять порученное дело. Мои амбиции не ласкал пост вице-председателя Палаты Национальностей, на который был избран неожиданно для себя, ибо сие место готовилось другому лицу, но коль уже так случилось, я счел своим долгом выполнять порученное мне до конца срока, не уклоняясь и от самых опасных предприятий. И — главное — я поверил Вам, Михаил Сергеевич…

Заявление об отставке, как передавали, не нашло поддержки. Да и Рафик Нишанович, которого я уважал и уважаю, просил в это тяжкое время хотя бы номинально присутствовать на заседаниях ВС до съезда. Вот так я, уже внутренне свободный, и «посещал» Кремль.

На одном из них появились Вы, усевшись под красным знаменем. Как обычно, к Вам, за барьер, потянулись ходоки «пошептаться». Кто-то тронул меня за плечо. Один из работников аппарата показал глазами в Вашу сторону: мол, зовет.

Я слишком длительное время не видел своего Президента вблизи. Поэтому первое, что меня поразило, — это еле уловимое внешне, но внутренне явственно ощутимое изменение во всем Вашем облике. Всегда подтянутая, прижимистая фактура обмякла. Несмотря на явные усилия держать голову, как всегда, слегка откинутой — взглядом вдаль — плечи заметно ссутулились.

— Присядь, — сказали Вы с рукопожатием (рука была, как всегда, горячая, но какая-то нетвердая). — Что, Борис, выживем?

Последняя фраза пробилась к сознанию не сразу, поскольку мое внимание загипнотизировали совершенно новые, чуждые черты, появившиеся в Вашем лице. Оно как-то неестественно вытянулось… изменило очертание, и я открыл в нем что-то ассирийское… что ли?

Очнувшись от поразившего меня открытия, я ответил:

— Выживем-то, выживем, Михаил Сергеевич, но надо же собрать Пленум ЦК!

Вы как-то странно заерзали, начали перебирать бумаги. А тут еще Иван Дмитриевич Лаптев, ведший заседание ВС и, как всегда, бдительно наблюдавший за Вашим местопребыванием, начал нервно делать мне знаки: мол, возвращайся к своей кнопке — идет голосование.

…Это была моя последняя встреча с Президентом. На второй день он подписал свое отречение и самовольно распустил партию, то есть волей-неволей, но ликвидировал существующий строй, получив «в награду» статус «отступника Всех Времен и Народов».

Как ни парадоксально прозвучит для непосвященных, но в последнее время меня все чаще посещает мысль, что и сам Горбачев, и его соратники были бы рады… именно такому исходу и «статусу». Можно не сомневаться: определенные силы, играя на эмоциях народа, время от времени будут еще и еще подбрасывать «компромат», дабы довести ненависть к экс-президенту до абсолюта.

— Господи, но с какой целью?! — воскликнет читатель, А если с той, чтобы отвести внимание от главной — зазеркальной тайны, сокрытой в самом появлении на свет Горбачева?

А ведь старый метод — совершивший преступление, грозящее исключительной мерой, сознательно, не таясь, учиняет меньшее по тяжести зло. Расчет: получая срок за последнее, преступник обрывает связь с предыдущим.

И все же: допустимо ли, чтобы человек сознательно и с такой упорной последовательностью сам себя старался преподнести миру монстром, перед которым Азеф и Юлиан-Отступник кажутся невинными агнцами?! Сколько ни пытаюсь хотя бы понять мотивационный механизм деяний, приведших не только нас, но и само действующее лицо к апокалипсическому краху, — не могу найти более или менее убедительного объяснения.

Самомнительность, самовлюбленность, непомерная амбициозность, фантастическая переоценка возможностей своего «я»? Не лишено оснований. Однако эти — пусть и гипертрофированные — качества характера личности, даже занимающей самый высокий пост, хоть и играют определенную роль, но лишь до той черты, за которой начинает рушиться сама система. Поскольку последняя, обладая «чувством самосохранения», раньше или позже отторгнет разрушителя.

Отсутствие гена самооценки? Тоже имеет место. Но ведь и этот изъян «прощается» системой лишь до упомянутой черты.

Может, слишком агрессивный «хватательный рефлекс», предрасположенность к необузданному стяжательству? Что ж, у Михаила Сергеевича сие наблюдалось, и, похоже, играло не последнюю роль в его бытии. О том, в частности, свидетельствует хотя бы такой эпизод, доныне не известный широкой публике и о котором, возможно, забыл и сам экс-президент.