Английский пациент - Ондатже Майкл. Страница 6

II

Безучастный к жизни

Mужчина с забинтованными руками находился в госпитале в Риме уже более четырех месяцев, когда случайно услышал имя медсестры, оставшейся с обгоревшим пациентом. Он резко повернулся от двери и подошел к группе врачей, чтобы узнать, где можно найти эту медсестру, чем немало удивил их. Дело в том, что, несмотря на довольно долгий срок пребывания здесь, он неохотно шел на контакт и ни с кем не сблизился за это время. Его общение с людьми ограничивалось жестами и мимикой, иногда – усмешкой. От него ничего нельзя было узнать, даже его имя, – а в медицинской карте был поначалу записан лишь его личный воинский номер, и это могло означать, по крайней мере, что он принадлежал к армиям союзников.

Он прошел двойную проверку, а из Лондона прислали подтверждение, что человек с этим номером действительно значился в списках личного состава канадского корпуса. При осмотре врачи, глядя на его бинты, понимающе кивали. В конце концов, победителей не судят. Герои тоже хотят и имеют право помолчать.

Так он чувствовал себя спокойнее, охраняя молчанием свою безопасность, ничего не открывая и не рассказывая. Они ничего не добьются от него ни нежностью, ни уговорами, ни угрозами. Более четырех месяцев он не произнес ни слова. Когда его привезли и дали дозу морфия, чтобы заглушить боль в руках, он был большим животным, совершенно безучастным к жизни. Обычно он сидел в кресле с подлокотниками в полутемном углу, наблюдая за суетой медсестер и движением пациентов из палаты в палату.

Но сейчас, проходя мимо врачей в холле, он услышал женское имя, замедлил шаг, повернулся, подошел к ним и спросил, в каком конкретно госпитале она работает. Ему ответили, что она осталась в бывшем женском монастыре к северу от Флоренции [11] . Там шли ожесточенные бои, и монастырем сначала владели немцы, а потом, после осады союзниками, он был переоборудован во временный полевой госпиталь. Здание почти наполовину разрушено, и там небезопасно. Тем не менее, когда госпиталь эвакуировался, медсестра и ее пациент отказались уехать вместе со всеми.

– Почему вы не приказали им уехать?

– Она заявила, что ее пациент слишком слаб и не вынесет переезда. Мы, конечно, постарались бы доставить его как можно аккуратнее, но тогда нам было не до споров. Да она и сама была далеко не в лучшем состоянии.

– Она ранена?

– Нет. Возможно, небольшая контузия после взрыва. Ее следовало бы отправить домой, но главная проблема в том, что здесь война закончилась, и никто уже не подчиняется приказам. Пациенты самовольно уходят из госпиталей. Солдаты разбегаются, не дожидаясь, когда их отправят домой.

– На какой вилле? – спросил он.

– На той, где, говорят, в саду живут призраки, – Сан-Джироламо. А вообще-то у нее есть свой призрак – обгоревший пациент. Он так обгорел, что у него нет лица, он не реагирует ни на что. Даже если провести спичкой по его щеке, вы не увидите никакой реакции. Мертвое лицо.

– Кто он? – спросил он.

– Мы не знаем его имени.

– Он не разговаривает?

Врачи рассмеялись.

– Нет, он разговаривает, почти все время говорит, но не помнит, кто он.

– Откуда его привезли?

– Бедуины привезли его в оазис Сива. Потом он некоторое время находился в госпитале в Пизе, а потом… Возможно, у какого-нибудь араба и хранится бирка с его именем. Может быть, когда-нибудь он продаст ее, и мы, наконец, узнаем его имя. А может, и нет. Арабам очень нравятся эти бирки. У всех летчиков, которые потерпели аварию в пустыне и поступили к нам, никогда не бывает именных бирок, по которым их можно идентифицировать. А сейчас этот пациент скрывается на вилле в Тоскане, и девушка ни за что не бросит его. Просто отказывается это сделать. Союзники сумели разместить там сотню раненых. До того немцы удерживали этот монастырь – свой последний оплот – с небольшим отрядом. Стены некоторых комнат расписаны под разные времена года. За виллой расположено узкое ущелье. И все это – в горах, в тридцати километрах от Флоренции. Вам, конечно, понадобится пропуск. Может, мы попросим кого-нибудь подвезти вас. Там вокруг еще ужасные следы войны: убитые животные, мертвые лошади, наполовину съеденные, тела убитых людей, свисающие с моста. Последние злодеяния войны. Там все начинено минами – саперам хватит надолго работы. При отступлении немцы заминировали почти все. Для госпиталя это было ужасное место. Кругом стоял запах смерти. Потребуется не одна стая воронов и немало снежных метелей, чтобы очистить эту страну от мертвых тел и замести следы войны.

– Спасибо.

Впервые за все свое пребывание в римском госпитале он вышел на воздух, на солнце, вырвался, наконец, из больничных палат с зеленоватым светом, в которых чувствовал себя, как в стеклянной банке. Он стоял, вдыхая воздух полной грудью, вбирая в себя все, что видит вокруг. «Прежде всего, – подумал он, – мне нужны ботинки на резиновой подошве. И еще я хочу мороженое.»

В трясущемся поезде он не мог заснуть. Пассажиры курили. Виском он ударялся об оконную раму. Все были одеты в черное, и огоньки сигарет походили на маленькие костры в ночи. Он заметил, что всякий раз, когда поезд проезжал мимо кладбища, все крестились.

«Она сама далеко не в лучшей форме.»

Мороженое для миндалин, вспомнил он. Он вспомнил, как они втроем – с девочкой и ее отцом – пришли в больницу, где ей должны были удалить гланды. Она только взглянула на палату, полную других детей, и наотрез отказалась. Эта девочка, такая послушная и покладистая, вдруг проявила твердость и железную волю, чего от нее никто не ожидал. И никто не смог бы вырвать миндалины из ее горла, даже если бы она понимала, что в этом была необходимость. Она не позволит ничего делать с ней и будет жить с этим, что бы ни случилось. А он до сих пор так и не знал, что оно за штука – гланды.

«Странно, – подумал он, – что они не тронули голову.» Самое страшное было тогда, когда он представлял себе, что они могли бы сделать дальше, какой орган отрежут следующим. В такие минуты он всегда беспокоился за свою голову.

* * *

Опять что-то, похожее на мышь, пробежало по перекрытию потолка.

Он остановился в дальнем конце коридора и, поставив свой саквояж на пол, помахал ей сквозь тьму и колеблющиеся облачка свечных огоньков, а потом направился к ней по длинному коридору. Ее немного удивило, что не было слышно звуков его шагов, он приближался почти бесшумно, и это действовало успокаивающе, было знаком того, что он не разрушит их уединенный мир: ее и английского пациента.

Когда он проходил мимо канделябров в коридоре, они отбрасывали его тень на стены. Она подкрутила фитиль лампы, и стало немного светлее. Она сидела очень прямо, с книгой на коленях, а он подошел и склонился над ней, как старый добрый дядюшка.

– Скажи мне, что такое миндалины.

Она с удивлением уставилась на него.

– Я помню, как ты пулей выскочила из больницы, а мы с твоим отцом бежали за тобой.

Она кивнула.

– Твой пациент здесь? Могу я с ним познакомиться?

Она отрицательно покачала головой, пока он не заговорил снова.

– Ну, тогда я увижу его завтра. Где я могу разместиться? Простыни мне не нужны. А кухня здесь есть? Если бы ты знала, какое странное путешествие я проделал, чтобы найти тебя…

Когда он ушел, она вернулась к столу и села, не в силах унять дрожь. Ей нужен этот стол, эта наполовину прочитанная книга, чтобы взять себя в руки. Человек, которого она знала еще девочкой, ехал сюда на поезде, пешком одолел семь километров из деревни в гору, а затем прошел по длинному темному коридору – и все только для того, чтобы увидеть ее?

Через несколько минут она вошла в комнату английского пациента и остановилась, глядя на него. На листву, нарисованную на стенах, лился лунный свет, и казалось, что листья живые, а цветы источают нежный аромат; рука невольно тянется к цветку, чтобы сорвать его и приколоть к платью.

вернуться

11

Столица итальянской области Тоскана.